– Дело говорите, Фока Феофанович, – поддержал его Збитнев. – Дух поднимать надо. А то урядник третьего дня доносил, мужики в кабаке нехорошие разговоры ведут.

Он покосился на Маркела Ипатьевича, и тот, будто чувствуя себя виноватым, втянул голову в плечи:

– Так то ж, ваше благородие, Платон Архипыч, не старожильцы разговоры ведут, а лапотоны расейские, голь переселенческая. Понабрались заразы в Расее и тут ее распушают…

– Это кто же рот открывает? – как бы между прочим поинтересовался пристав.

– Да курские… – махнул рукой Зыков. – Аниська Белов, к примеру, али Игнашка Вихров с Васькой Птициным…

Взгляд пристава потяжелел:

– Ты, Маркел Ипатьевич, соберись-ка с Мануйловым да другими старичками, потолкуйте об этом хорошенько. Пресекать надо смуту. Не дай бог, разведете у нас социалистов да бунтовщиков.

Ощутив в голосе станового скрытую угрозу, Зыков напыжился:

– Нешто мы без понятия, ваше благородие? Основательным домохозяевам от энтих смутьянов урон один.

– Урон? – слегка оживился Симантовский. – Мне казалось, напротив. Насколько я знаю местные нравы, нынче вы платите мужику, который на вас батрачит, семьдесят одну копейку в день, бабам – сорок восемь, а подросткам и того меньше – тридцать две. Да и расчетец при уходе весьма своеобразный производите. За харчи – долой, за одежонку – долой. Вот и уходит мужик от вас по осени почти при собственном интересе… Только переселенцы на таких условиях и работают. А раньше-то батрак вам больше целкового стоил, самим горбатиться приходилось. Не так разве?

Зыков обиженно насупился, покраснел. Однако спорить с учителем не стал, проговорил веско:

– На крепком мужике империя держится, Расея…

– Ого! – не без иронии восхитился Симантовский. – Весьма верное суждение!

Пристав, внимательно слушавший учителя, тяжеловато прищурился:

– Да вы, Николай Николаевич, политэконом. Произведения Маркса, должно, почитывали…

– И Маркса почитывал, – усмехнулся Симантовский, задиристо выпячивая узкую грудь.

Отец Фока примирительно поднял руки:

– Будет вам, господа! Все от лукавого…

– Не скажите, Фока Феофанович, не скажите… – с тем же тяжелым прищуром заметил Збитнев. – Пролетарии народ мутят. На днях из уездного полицейского управления циркуляр получил. За подписью самого исправника, Попова Константина Ардальоновича. Забастовки всякие чинят. В Харьковской и Полтавской губерниях крестьяне бунтуют. Да и у нас под боком, в Новониколаевском поселке, не все ладно, кружки социал-демократические организовывать стали. Взяли моду сборища устраивать, маевками называют, газетки пролетарские, против царя печатающие, почитывают…

– Всех этих социалистов, которые супротив царя идут, пропалывать надо! С корнем рвать! Чтоб семя злонамеренное не дали! – свирепо вдруг взвился Зыков.

Задремавшая Артемида Ниловна испуганно дернулась, захлопала глазами. Даже Симантовский поперхнулся водкой.

– Вот видите! – ни к кому не обращаясь, воздев указательный палец с коротко остриженным широким ногтем, погрозил кому-то Платон Архипович. – Мужику все эти пролетарии и социалисты глубоко противны! Крепкому крестьянину бунтовать некогда, ему хозяйствовать надо, капитал заводить. В них опора царя!

Зыков воинственно тряхнул бородой:

– Да пусть только государь император глазом мигнет, мы этих супостатов, как вшей, передавим!

Артемида Ниловна, стараясь не скрипнуть стулом, тихонько встала и осторожно вышла на кухню.

Провожая заторопившегося Зыкова, пристав легонько похлопал его по плечу:

– Я на тебя, Маркел Ипатьевич, надеюсь… Ежели что, сообщай.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, – надевая полушубок, заверил тот, потом, помявшись, понизил голос и с просительной интонацией проговорил: – Ребята мои в возраст вошли… Не сегодня завтра на войну призовут…

– Хорошее дело, – делая вид, что не замечает интонаций, сказал пристав. – Глядишь, георгиевскими кавалерами вернутся или чин получат.

– Так-то оно так, – теребя шапку, проговорил Зыков. – Но старый я ужо стал, не угляжу один за хозяйством. Молодой глаз нужон да рука покрепче…

Пристав вздернул стриженую щетинистую бровь. Зыков стрельнул глазами в комнату, убедился, что учитель и священник заняты беседой, поспешно сунул руку за пазуху.

– Намедни в Новониколаевском был, – проговорил он, суетливо разворачивая чистую цветастую тряпицу. – Вот в лавке штуковину занятную увидел, не удержался… Не обидьте старика, ваше благородие, примите от всей души…