– Вот и убей Лиелманиса!

– Нет, нет, тут я пас.

– Ну а если с ведома и одобрения жандармов? Согласился бы, а? Положение твое, насколько мне известно, не ахти какое, заодно, глядишь, и подработал бы.

Мы бы раскошелились рубликов на триста. Ну как?

– Кхм?

И однажды темной ночью тот человек убил Лиелманиса, и у жандармов начался переполох. Они-де и не думали подстрекать, просто хотели узнать, какого образа мыслей держится человек, им-де в голову не могло прийти, что этот простак осмелится поднять руку на Лиелманиса!

Вот, мой милый, как работают жандармы. Сами раздуют пожар, сами и тушат. И к таким-то людям вы просились под следствие! Нет, сначала научитесь отличать истинных друзей от ложных. Я вам желаю только добра, но и у меня есть начальство. Чтобы спасти вас, я должен знать правду. Кто помог вам достать фальшивый паспорт? Доверьтесь мне полностью, и уж тогда мы с вами на пару попытаемся пустить пыль в глаза жандармам.

Скажите, где ваш чемодан, и я пошлю туда доверенного человека, никто и не узнает, что в нем. Мы свое слово держим, не то что жандармы. Но, повторяю, я должен знать все, иначе не смогу вас выручить. Ну?

– Очень тронут вашей откровенностью и заботой

обо мне, - со всей серьезностью ответил Карлсон.
– Но паспорт в самом деле настоящий. Можете проверить в волостной управе. А чемодана у меня нет, белье, что было при мне, осталось у прачки.

– Ну, так бы и показали на допросах! Нечего сочинять каждый раз новое, забивать моим парням головы.

Вот что получается, когда вы, молодые, неопытные агитаторы, попадаете в руки бывалых полицейских, они вас видят насквозь!

– Вы совершенно правы, господин пристав, - с готовностью согласился Карлсон.
– Я еще молодой и неопытный агитатор.

– Ничего не скрывайте, это в ваших же интересах!

У вас времени остается совсем мало, - предупредил Грегус.
– Завтра предстанете перед военным судом, а может статься, мне будет велено расстрелять вас сегодня же ночью. Судебное разбирательство - пустая формальность. Если начальство прикажет, а вы будете запираться, тогда при всем желании не смогу помочь.

– Будь что будет, - вконец подавленный и расстроенный от всего услышанного молвил Карлсон.
– Но завтра мне бы хотелось еще раз переговорить с вами, посоветоваться. Я должен все как следует обдумать, я верю, господин пристав, что вы от души мне хотите помочь.

– Только в камере никому ни слова о нашем разговоре, - предупредил Грегус, - всех я спасти не смогу!

Подождите меня здесь!
– И пристав прошел в комнату для допросов.

За приоткрытой дверью блеснул самовар, зарумянились полицейские рожи.

До Карлсона долетали обрывки разговора.

– Считаю целесообразным отложить до завтра, - говорил Грегус.

– Притворяется он, - проорал Михеев.

– Увести арестованного!
– приказал городовому Грегус, на прощание доверительно подмигнув Карлсону.

– Сегодня же ночью в исповедальню его, в исповедальню, - гремел Михеев, пока Карлсон в сопровождении городового проходил через комнату, - все нам выложишь, болтатор, горлатор, аллигатор!

Пятак тем временем рассказывал анекдот.

– Один латыш - всем хорош и примерный работник. Два латыша - пошли честить правительство. А сойдутся трое латышей - тут мы знаем, о чем они толкуют, потому что один из троих непременно будет нашим человеком!

Карлсона вывели в коридор, дальнейшего он не расслышал, но ему вдогонку несся нахрапистый гогот, - смеялись над анекдотом там, в комнате для допросов, и Карлсон ощутил, как в душе разливалось злорадство.

Оловянный твой глаз, костяная нога, теперь ты меня не догонишь! Он был уверен, Грегус заглотил наживку.

V

О чем думали противники во время беседы? Какой подтекст звучал в вопросах и ответах? Какие подспудные мысли помогали или же, напротив, служили помехой?

Как держал себя Грегус? Как вел себя Карлсон?

Руки Карлсона лежали на коленях, неподвижно лежали на коленях в продолжение всего разговора, не дрожали, не потели, ногти опрятные, коротко остриженные.

Взгляд Грегуса скользнул по рукам Карлсона. Тот ощутил его взгляд, как ощущают паука, ползущего по телу. Засвербели кончики пальцев. Грегус загонял под ногти заостренные спички, другим, другим, и при этом участливо спрашивал: "Ну, каково? Вам не больно?

Станет больно - скажите, мы не садисты, сразу же прекратим!" А у человека от такой пытки глаза из орбит вылезали, и завязанный полотенцем рот двигался медленно, жутко, и губы вспухали под полотенцем, до крови искусанные. Со многими Грегус так поступал, по дороге в тюрьму их пристреливали, но иной раз Грегусу нравилось просто поговорить, вспороть незрелую душу, вытрясти из нее секреты, загипнотизировать жертву, к тому же ему не давал покоя вчерашний разговор с фон Г., он еще надеялся похвастать, что одолел социалиста, применив исключительно силу мысли.