Через несколько минут они добрались до небольшой деревни или, вернее, базы в лесу, партизанской базы. Там стояли бараки с окнами без стекол под тростниковыми крышами, в зарослях белело каменное здание, но туда Лену не повели. Ее оставили в небольшом бараке, разделенном пополам вертикальной решеткой. По одну ее сторону стояла лежанка, покрытая циновками. Там предстояло томиться Лене, по другую стоял стол и стулья — там сидели ее стражи, которые ни на секунду не выпускали ее из виду. На это можно бы наплевать, если человеку не надо отправлять надобности. Но терпи не терпи

— приходится привыкнуть и к тому, что ты снимаешь грязные, отвратительные трусы на глазах у солдат.

Дня через три, когда в барак заглянул офицер, она постаралась объяснить ему, что человеку свойственно мыться. Тот сморщил нос, почуял что-то, и ей принесли целую бадью теплой воды. Хватило, чтобы помыться и постирать. Это был радостный день.

Мешали жить мыши и тараканы — они не кусались, не злобствовали, но чересчур суетились, а давить их было бессмысленно — новые придут.

Потом потянулись одинаковые дни. Не стала делать с первого дня зарубок, как граф Монте-Кристо, вот и потеряла счет дням.

Никто не приходил и не спешил ее спасать.

Никто не интересовался даже содержимым ее сумки.

Лена сидела в тюрьме вторую неделю, когда Аскольда вызвало к себе высокое начальство.

Не для разноса. Его уже разносили после смерти майора Вероники Кротковой. Она была ценным сотрудником, преданным делу защиты Родины, отмечена наградами и поощрениями, со знанием иностранных языков, близкий человек к самому генералу Прохорчуку. А с ней погиб еще один агент, Василий Нестеренко, человек, правда, пустой, даже выведенный за штат. Но ведь мы не бросаемся людьми! Нам дорог каждый живой человек.

Нет, не для разгона вызвали Ивана Тимофеевича.

— Мы получили сведения, — произнесло начальство, которое воспринимало себя во множественном числе, — это преувеличение или факт?

— Пока, надеюсь, преувеличение, но сами понимаете, ручаться может только Господь Бог.

— Докладывайте, не стесняйтесь. Вы уже достаточно напортачили.

— Это женщина, — Аскольд говорил с искренней печалью в голосе, — связавшись с одним черным полковником, сумела забраться в такие места, где и мужчине трудно…

— Без эмоций, полковник, — сказало начальство. — Мы с вами не чай распиваем. Смог провалить операцию…

— Не я стрелял, а ваша Кроткова, — буркнул Аскольд, но начальство не любит, когда его перебивают, и потому оно стало барабанить пальцами по столу.

— Продолжай, — сказало оно, отступившись.

— Факт остается фактом, Сидорова жива…

— Не тяни, я понимаю, почему она жива. Уже нет резона убивать ее. Уже не остановишь.

— Главное — достать противоядие.

— Надо было не противоядие искать, а на пути этого…

— Поппифаг.

— Надо же придумать название. Уроды!

— Не мы придумали.

— Продолжай. Объясни мне по-человечески, почему ты ее не убрал с самого начала?

— С самого начала? За что? А потом было поздно. Ускользнула. Вы же знаете, что нет хуже любителей, они непредсказуемы. Профессионала я бы тысячу раз просчитал и снял его… Но главный фактор — ну гениальная баба, преклоняюсь! Кинуть такого гуся! Самого полковника Наронга.

— Не отвлекайся. Читал я объективку на твоего полковника. Большая сволочь. Но нас с тобой это не тревожит. Так что доставай противоядие. И без него не возвращайся. Ты понимаешь, что ты делаешь с мировой политикой?

— Никто, боюсь, не понимает.

Поэтому на некий день заточения к Лене снова пожаловал Аскольд.

— Ну и миазмы у тебя, — сказал он. — Пора выбираться на свежий воздух.

Лена встретила Аскольда равнодушно, тупо: она уже одурела от вони, духоты, насекомых — как удивительно, что человек может пережить все это и даже, если удается заснуть, видеть какие-то цивилизованные, даже радостные сны. Это возмущало — не утешало, а возмущало: хуже нет, чем проснуться и провалиться из веревкинской весны в гниль лесной темницы.

— Я тут тебе банан принес, — сказал Аскольд и протянул банан.

Ему была противна эта баба — удивительно, что совсем недавно он видел в ней прелестную, хоть и грубоватую женщину. Это было существо, не более того, все узники постепенно превращаются в животных. Если вам будут говорить о чистых, мужественных и причесанных узниках — это инсценировка, липа.

Аскольд ожидал от нее человеческого движения — отказа от банана.

Но Лена вяло протянула руку, взяла банан и начала его чистить.