Вот, кто-то умный сказал от Твоего имени, что каждый человек, постучавшийся в мою жизнь – мой Учитель.

Чему, к примеру, меня мог научить обжора АВ? (имени не называю, потому что сделала вид, что тут же забыла, едва стерев его номер из памяти телефона)

Чему?!

Он постучался в мою жизнь запеченной в фольге свиной ногой и ящиком импортного шампанского со словами: «Она любит выпить. Этим надо воспользоваться…»

Он был красив, как Ты, а я в свои 19 я была слишком хохотлива, чтобы сдержаться. Мы прохохотали полгода, и я сбежала от него ночью в чём мать родила – в трусах и в майке, потому что тогда в меня впервые закралось подозрение, что Счастье должно выглядеть несколько иначе.

– АВ, – сказала я однажды, расчищая от пустых бутылок себе дорогу до туалета, – неужели Счастье только в бухле и сексе?

– А в чём же ещё? – не понял он меня, нежно обнимая свиную ногу и облизывая фольгу, – не говори глупостей, иди лучше сюда, – и показал такое, чем меня ещё можно было удивить до первого замужества.

А помнишь, как я перестала отвечать на его звонки, а он ещё очень долго приезжал и рисовал мелом под моими окнами свои глубокие философские тезисы, убеждая в том, что только он знает про моё Счастье всё и даже больше. Весь дом с замиранием сердца следил за развитием наших событий.

Ты знаешь, много позже я поняла твой План.

Ты всегда говорил со мной на языке обстоятельств, точно и добуквенно выполняя все мои желания и таким образом просто и доступно объяснял мне очевидное:

Ты глупа, а Счастья не существует.

Точнее, его не существует отдельно от меня и не следует его искать во внешних обстоятельствах. Счастье – это здесь и сейчас, и из него соткано в этом мире всё и даже наша Боль.

Одним словом, спасибо Тебе за уроки. Прости, что понимаю не сразу, в силу умственных способностей.

Спасибо, что всё ещё тратишь на меня Своё время и терпишь мою беспробудную тупость.

Да и вообще, за всё спасибо.

Остаюсь на связи.

Всегда твоя.

Я

Глава 5

– Деда! Почитай сказку! – дед сидит без движения в тени на деревянной скамейке, вытянув далеко вперёд свои длинные ноги. Яростное солнце щекочет его полуприкрытые веки, и майская полуденная скука с жёстким механическим тиканьем лениво и томно ползёт по циферблату его старых наручных часов. Май глуп и всесилен, как юный влюблённый, которому ещё есть, для чего жить, как и всякая весна, которая ещё не Любовь, а лишь её чистое и нежное предчувствие, рассыпанное солнечными зайчиками по бесконечно любимому дедушкиному лицу. Я беру обеими руками его сухое жилистое запястье и подношу к своему уху. Время будто начинает течь сквозь пальцы… – Деда, а твои часы настоящие?

– Самые настоящие. Слышишь, как тикают?

– Деда, а сколько сейчас часов?

Не отнимая руки, дед бросает быстрый взгляд на циферблат, слегка поворачивая его к себе.

– Правильно говорить «сколько сейчас времени» или «который час», – у него приятный тихий голос.

– Деда, а который сейчас час?

– Смотри, Заяц, маленькая часовая стрелка между 11 и 12, а большая минутная на 6. Значит, сейчас половина двенадцатого. Скоро полдень.

– Полллдень… – это слово звучит, как удар колокола, – Поллл-денннь, – я немножечко кривляюсь от жары и скуки.

– Уф, ну и духота сегодня. Заяц, смотри, не перегрейся.

Каждый день дед выгуливает меня на детской площадке возле нашего дома. Она ничем не примечательна: старые металлические качели с осколком полинявшей доски вместо сиденья, маленькая накренившаяся набок поломанная карусель и песочница, в которую каждую весну привозят и небрежно высыпают из самосвала свежий речной песок. В начале он возвышается огромной золотистой горой, переваливается за края полинявших бортиков, которые еле сдерживают его напор, а к концу лета песок куда-то исчезает, утрамбованный ногами, пластиковыми лопатками и совочками, превращается в грязно-коричневую вытоптанную равнину, которая замерзает бурой коркой с наступлением первых холодов.

Лёд – это спасение. Он запирает в себе чувства и не даёт миру обрушить на тебя всю его боль, позволяя пить её мелкими глотками.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе почитал? – дед подтягивает затёкшие ноги и растирает колени.

– «Аленький цветочек», – я неоригинальна и весьма предсказуема в своих желаниях.

– Опять? – изображая недоумение, дед высоко вскидывает седые кустистые брови, – вчера же на ночь читали. Ты наизусть уже должна его знать!

– Ну, почитаааай, – достаю из сумки Книжку, которую предусмотрительно положила туда перед выходом.

– Ну, хорошо, «Цветочек», так «Цветочек», – дед покорно надевает на нос очки и кладёт на колени книгу, – дай-ка мне кошелёк, Заяц, я туда таблетки положил. Да, в сумке… там на дне поищи. Где-то… да, он.

– Деда, а кто это? – в его кошельке в прозрачном кармашке лежит маленькая прямоугольная фотография, замусоленная временем и протёртая на сгибах. Дед носил её там постоянно, будто не имея мужества с ней расстаться, – кто это, деда?

– Не узнаёшь? – дед загадочно подмигивает и ближе подносит ко мне изображение.