Вскрикнув, Кобылин приподнялся и вцепился заледеневшими ладонями в забор. Мир перед глазами кружился и раскачивался, как лодка в шторм, на борту которой, он, кстати, умер. Привычный двор поплыл, сменяясь странной картинкой черного мертвого леса. Алексей вскочил на ноги и застонал. Он не понимал, что с ним, не мог отличить реальное от нереального. Выставив перед собой руку, побрел вперед, спотыкаясь на каждом шагу. Видения преследовали его, заставляли вздрагивать и ежиться, как ударов. Хуже всего были голоса – они кричали, меняя тональности и громкость, как зажеванная магнитная лента. Их были сотни. Тысячи. Но хуже всего был один, который кричал прямо в затылок, да так, что каждый звук отдавался ударом молота. Хриплый, воющий, надсадный голос, настойчивый, сводящий с ума, он, то становился громче, то терялся в общем хоре. Но голос всегда возвращался. Всегда.

Ноги больше не подчинялись Алексею. Его шатало из стороны в сторону, а руки болтались вдоль тела, как у марионетки с обрезанными ниточками. Правая нога шла налево, левая направо, он развернулся, влетел в паутину железных лестниц, ударился, вскрикнул от боли. А потом и от страха, когда его рука сама по себе вцепилась в железную перекладину. Второй рукой Кобылин ухватил самого себя за запястье, отодрал мятежную руку от железной скобы, зажал ее под мышкой и бросился прочь из страшного лабиринта.

Голоса кричали и стонали, требуя неизвестно чего – Алексей не мог разобрать слова. А самый настойчивый - шептал про подвал. Там, в подвале, было что-то важное. Нужно было вспомнить – что. Он что-то видел там. Очень важное. Конопатова? Со шприцом? Да! Этот гад точно уколол его какой-то дрянью! Теперь все понятно. Ясно, как божий день. Это пройдет. Наверное. Чуть позже. Надо только переждать. Надо убежать. Мне надо убираться отсюда. Убираться прочь от дома. Потому что они придут за ним сюда. В этот дом.

– Кто? – в панике закричал Кобылин, осознав, что это мысль не принадлежит ему. – Кто придет?

Поняв, что говорит сам с собой, Алексей взвыл дурным голосом и бросился бежать, не разбирая дороги. Здесь нет никого – убеждал он себя. Я здесь один. Это мое одиночество. И мое безумие взрывается мне прямо в лицо. Я здесь один. Только один. Нет никого. Нужно убираться отсюда. Я должен убраться отсюда.

Прикрыв глаза, ничего не видя, обмирающий от ужаса Кобылин растворился в чудовищном хоре голосов. Бормоча себе под нос что-то на разные голоса, он, в развевающимся плаще, обхватив себя руками, двинулся прочь из родного двора, ставшего за одну страшную ночь чужим. Прочь отсюда. Как можно дальше.

Немедленно.

***

Пройдя через гостиную, Якоб остановился у дверей, ведущих в спальню князя. Сурово глянул на молодого Януша, мявшегося у входа, мотнул головой. Охранник с заметным облегчением скользнул в сторону и направился к выходу из номера.

Якоб нервно подергал пальцем тугой ворот белоснежной рубашки. Он был явно маловат для его мощной жилистой шеи. Якоб знал, что выглядит тупым громилой с покатым низким лбом и маленькими глазками. Ему не раз об этом говорили. В этом была особая прелесть – удивлять тех, кто считал, что советник Князя Скадарского способен головой лишь стены пробивать. Потом, конечно, они понимали, что тот, кто продержался рядом с наследником семьи Скадарских пару десятков лет, должен быть сообразительней обычного громилы. А может даже поумнее их самих – тех, кто судил о других исключительно по внешности.

Гением Якоб никогда не был. Но между ним и простым уличным боевиком лежала огромная пропасть, наполненная житейским опытом, позволившим крепкому пареньку проявить свою природную сообразительность. И сейчас этот самый опыт подсказывал Якобу, что их операция на всех парах катится под откос, постепенно набирая ход.

Все пошло не так с самого начала. С первых же шагов. Вся эта возня с легендарным охотником была ошибкой. Слишком много сил и внимания было потрачено на организацию поисков, слежку, и попытку устранения. Ведь все пошло прахом - силы растрачены, время упущено. А можно было рубить напрямик, как обычно, не отвлекаясь на такую ерунду.

Откашлявшись, Якоб вежливо постучал в белые резные двери – неторопливо, уверенно, размашисто, словно ставя подпись на крупном чеке. Не дождавшись резкого ответа, он снова потянул пальцем ворот рубахи и вошел.

В комнате было темно. В дальнем углу виднелась огромная кровать, но все внимание сразу приковывало огромное, во всю стену, окно. Шторы были распахнуты, и окно выглядело светлым пятном – из-за уличного освещения, которое, казалось, в этом городе не гасили в принципе. На его фоне чернел высокий силуэт князя, напоминавший картинку, вырезанную из бумаги. Новак стоял скрестив руки на груди, и молча смотрел в окно, на зеленые кроны деревьев, подсвеченные снизу тусклыми желтыми фонарями.

Сделав пару шагов к князю, Якоб тихонько кашлянул.

– Ну? – спросил Новак, не оборачиваясь.

– Пусто, - отозвался Якоб. – Они были там, но когда мы приехали, в здании остались только лужи крови.

– Бой?

– Судя по следам, это была операция по захвату. Очень грязная, сумбурная, чудовищно дилетантская.

– Кто победил?

Якоб снова потрогал пальцем воротник. Он знал, к чему клонит князь, но порадовать хозяина было нечем.

– Нападающие, - тихо произнес он. – Они увезли пленных.