— Вы ни разу не спросили, что именно я вижу, — шёпотом он высказал мысль, которая особенно его озадачивала. Пиарт пожал плечами и так же тихо ответил:

— А зачем?

— Ну... — растерялся Мей. — Многие готовы были отдать горы золота, чтобы узнать о моих видениях. Думаю, люди так устроены. Им хочется знать, что произойдёт.

— Только не мне.

Мея задела такая самоуверенность.

— А если я прямо сейчас видел что-то, касающееся Вас?

Пиарт насмешливо хмыкнул.

— Например? Мою смерть? Очень благодарен, мне не нужно это знать.

— Почему же сразу смерть...

— Когда доживёшь до лысины, — Пиарт указал на свою голову, — невольно посещают такие мысли... Серьёзно, господин Онир, я нисколько не рвусь услышать о том, что Вы видите. Да и, честно говоря, не понимаю, как другие могут рваться. Скажу больше — не захотел бы ни за какую награду.

— Даже за разгадку вот этого? — Мей постучал пальцем по записям. Пиарт чуть побледнел и сменил тему:

— Это другой вопрос... Кстати, Ректор сказал Вам, что по Вашему описанию за поимку убийцы назначено вознаграждение?

В первый же день своего приезда, сразу после посещения бани и беглого просмотра записей, Мей составил письменное описание внешности преступника, которого разглядел довольно ясно. Ректор собирался отдать описание писцам, чтобы они как можно скорее размножили его. Мей не очень-то верил, что эта мера поможет, но ничего другого сделать как будто и нельзя.

— Пока нет.

— И немаленькое — двадцать золотых. Для крестьянина это целое состояние.

Не так уж давно это и самому Мею показалось бы состоянием.

— Вы правы.

— И всё же надежды мало, — продолжал Пиарт, покачав головой. — Сегодня утром я слышал, как кое-кто из студентов даже посмеивался над этим решением.

— Почему?

— Ну как же, — профессор вздохнул и неопределённо махнул рукой, видимо досадуя из-за его недогадливости. — Все трясутся над разведением роз или тюльпанов, любовно изучают виды, учитывают каждую мелочь... Но никому и в голову не пришло бы возиться так, допустим, с подорожником, которого и без того везде полно.

Мей помолчал. Он достаточно знал жизнь, чтобы согласиться с этой мыслью, но принимать её всё ещё было слишком горько.

— И всё же подорожник, если я не ошибаюсь, не ядовит, — наконец сказал он. Пиарт странно посмотрел на него:

— Нет, но Вам-то что за дело? Вы ведь явно редкий цветок. Даже единственный. Для Вас вся беготня со смертью мальчика — только способ развеять скуку, разве не так?

Мей вспыхнул и хотел было встать, но удержался. Они и так уже привлекли к себе многовато ненужного внимания.

И тут же где-то в глубине него шевельнулось страшное подозрение: Пиарт, по сути, прав. Разумеется, он испытывал сочувствие и сожаление, но никакого ужаса, никакого страдания. Он занялся всем этим, чтобы не шататься по свету неприкаянным и бесполезным, и исследования Карлиоса интересовали его куда больше личности. «Это от того, что я не знал его», — уверил себя Мей, но слова Пиарта уже вгрызлись в него — и он знал, что отпустят не скоро.

— Профессор, Вы едва знакомы со мной. Вы не имеете права так говорить.

— Да, извините, — неожиданно легко уступил Пиарт. — Я был очень груб, — он нервно покусал губу и вдруг добавил: — Я ещё больше виноват перед Вами. С тех самых пор, как Ректор получил письмо от той женщины...

— Вы о чём? — не понял Мей.

— Ах да, Вы не знаете... Одна леди, давний друг Ректора, написала ему из Города-во-Льдах, что приедете Вы, а не тот волшебник, которого он ждал. Какого же она рода — запамятовал, не разбираюсь в знати... Ромэла... Ромала...

— Ронала, — машинально поправил Мей. Его будто по затылку огрели, как любил говорить Теиг. Таиса — друг Ректора?! И, кроме того, осведомительница Академии?... Да что вообще происходит?

— Да, верно. Так вы знакомы?

— Немного. Продолжайте, я слушаю.

— Так вот, с тех самых пор я не верил Вам... Я представлял Вас... Не знаю, проклятое косноязычие... Много старше и высокомернее. Заваленного почестями, обласканного за свой Дар, причём незаслуженно... Вы уж простите, господин Онир, я человек науки, — Пиарт, только что рассудительный и ироничный, теперь говорил захлёбываясь. — А магия... В общем... Это всё неважно. Так или иначе, я думал о Вас плохо.

— А после? — осторожно поторопил Мей. — Ваше мнение изменилось?