— Следят — здесь? В Академии?

— Да. Я не верю Ректору, господин Онир. Больше нет. И Вам тоже следует соблюдать осторожность.

На память Мею пришёл паук. Ректор или Пиарт? Кто-то из них ведёт нечестную игру. И эта карта... Откуда она? Всё это крайне подозрительно — и эти загадки, и внезапная вспышка доверия... Поколебавшись, он сказал:

— Я с Вами. Сообщите, когда будете готовы отправиться.

И они пожали друг другу руки.

Время шло — безликое и неумолимое, так, будто ничего не случилось. Луна восходила по ночам, окружаясь звёздами, а с рассветом небо открывало оба Глаза. Дожди то лили, то ненадолго прекращались. Рабы убирали рагнарский дворец, возились в дворцовом саду и в ступенчатой громаде садов Альдарака. Вдали текла Великая река; от ливней она поднялась, и некоторые прибрежные селения, как всегда, оказались затоплены. Люди снимались с места заранее, ожидая такой поры; земледельцы-эги радовались хорошему паводку: южнее по течению он обеспечивал урожаи риса.

Всё двигалось в страшной суматохе: набеги Хаши прекратились, и тут же было объявлено сразу о трёх важных мероприятиях — причём даже не об охоте на Хаши, чего жаждали семьи погибших монов, и не о завоевательной войне, к чему Рагнарат привык. Во-первых, мон Кнеша собирался жениться. Это было, конечно, событие значимое (он всё-таки оставался влиятельным человеком, и после смерти рагнара его влияние только усилилось), но не настолько, чтобы вызвать ропот огромных масс народа — разумеется, черни было плевать на свадьбу богатого вельможи, а ближе к окраинам Рагнарата о ней и вовсе не слыхивали. Во-вторых, планировался традиционный переезд рагнарского двора в резиденцию в шумной торговой Бачхаре. Это тоже было не ново и вполне нормально, особенно учитывая приближающийся конец месяца. А вот третье заявление, толком пока и не обнародованное, но быстро разнёсшееся на крыльях слухов, стало камнем, брошенным в пруд. Одних оно возмутило до ярости, других обрадовало до неприличия, третьих изумило до онемения, но никого не оставило равнодушным — от последнего раба-пленного, стонущего на рудниках или стройке под кнутом надсмотрщика, до закутанного в тончайшие ткани, увешанного золотом, растолстевшего от сластей стахи, торговца вином или пряностями.

Мон Кнеша объявил новым рагнаром себя и прислал в Бачхару указания относительно подготовки к празднеству в честь его восхождения на трон. Он назначил его на будущий месяц, сразу после переезда двора.

Нери целыми днями сидела на ковре и смотрела, как одна за другой падают капли из огромной клепсидры, стоящей в углу. Каждая из них, отяжелев, на мгновение задерживалась на конце воронки, а потом тихо валилась в глубокую медную чашу. К закату клепсидра пустела, и безмолвная рабыня приходила, чтобы наполнить её заново.

Нери казалось, что и сама она превратилась в такую же воплощённую монотонность. Ничего больше не волновало её, не радовало и не расстраивало. Она быстро поняла, что ей отрезаны все пути выхода; постоянная охрана у дверей и обмолвки рабынь яснее прямых слов сказали ей, что она здесь хотя и уважаемая, но пленница — покорный кусочек чьей-то мозаики, будущее средство для вынашивания и вскармливания хозяйских детей. Неприглядная правда открылась ей, но даже не вызвала отторжения: одна ночь скрутила её, растёрла в порошок, и, дотрагиваясь до себя, она ощущала только могильный холод. Она не польёт молоком землю на похоронах отца и не отомстит за смерть матери. Её герой и господин — подлый узурпатор. А сама она — ничтожество с громким именем.

Она никогда не будет счастлива. Мон Кнеша, каждую улыбку которого она когда-то жадно ловила, сжёг всё хорошее, что было в её жизни, а взамен не дал ничего.

Наверное, отец сейчас не узнал бы сейчас в ней свою маленькую, любопытную оторву, не дававшую спокойно жить ни ему, ни слугам, свою радость, свою Веточку, как он звал её в особенно хорошем настроении. Свою Ниэре. Она погибла в том же пожаре — или, может быть, от ножа братьев Хаши, в возрасте шестнадцати лет.

Теперь она, вероятно, подурнела от слёз, недоедания и недосыпания, но отмечала это отстранённо, будто не о себе — впрочем, её всегда не трогали эти вопросы. Нери вся погрузилась в прошлое, которое теперь, перед бездушной клепсидрой, растеряло всё мрачное и утопало в свете, представлялось восхитительным, навсегда утраченным блаженством. Вот мон Гватха учит её ездить верхом на снурке и хохочет, уверяя, что она быстрее любого мальчишки в округе. Вот он приносит её, совсем кроху, на руках, чтобы показать, как растёт виноград. Вот водит пальцем по карте Рагнарата, заставляя повторять названия рек, владений, городов и островов.

«Никогда», — повторяла она с каждой каплей. Никогда, никогда, никогда.

По крайней мере, став женой мона Кнеши, она сможет убить его.

Но поднимется ли у неё рука совершить такое злодеяние над собственным мужем, нежеланным, но повелителем? И соберётся ли она с духом в таком вот апатичном состоянии? Она не знала.

К тому же мон Кнеша умён. Очень умён и наверняка найдёт способ не допустить этого. А она — последняя дурочка. Ничего у неё не получится.

Нери никогда не употребляла слово «отчаяние», считая его чересчур напыщенным. Оно часто встречалось у придворных поэтов, а она не любила стихи — разве что песни, и то немногие. Однако те времена, похоже, миновали.

Однажды, когда Нери предавалась всё тому же кругу мыслей, уставившись в одну точку в стене напротив, с улицы послышался удар гонга, и постучалась рабыня. Должно быть, обед.

— Войди, — сказала Нери. Она говорила мало; каждое слово почему-то стоило ей неимоверных усилий.

Но вошла не девушка с подносом, а слуга мона Кнеши. Нери пару раз видела из окна эту громадину. На нём не было ни одного знака в честь духов, и он не закрывал почти чёрного тела ничем, кроме холщовой набедренной повязки. Даже рабы редко ходили так. Наверное, он был не из Рагнарата. Раньше это поразило бы Нери, но сейчас оставляло равнодушной.