— И как же?

— По линиям на руке — как гадалки в Энторе или Дьерне. Ничего особенного… Я отказывался, а она настояла. Говорит — всё равно же без дела слоняешься.

У Сен-Ти-Йи, оказывается, своеобразное чувство юмора. И верно — чем ещё развлечься в скучной дороге? Задурить голову мальчишке, а он потом пусть таскает кофе на палубу…

— Не слушай её: будущее нельзя узнать точно. Нет такой магии — по крайней мере, в нашем мире. Слишком много всего нужно не пропустить, когда просчитываешь исход какого-то события. И ещё очень важен случай.

— Да она и не сказала ничего важного… Общие фразы, совсем как у уличных гадалок, — пренебрежительно бросил Ривэн. Но Альену было очевидно, как сильно он озабочен.

— А что именно?

Ривэн уставился в пол.

— Что я добьюсь всего, чего мне захочется, но только при одном условии.

Условие — ну ещё бы. Как это похоже на тауриллиан.

— И каком? — мягко поторопил он. Альена бы не удивило, если бы Сен-Ти-Йи как-нибудь завуалированно предложила Ривэну предать его или уговорить передумать… Пока не похоже, однако, чтобы дорелиец поддался, а убедительно соврать у него всё равно не получится.

— Если смогу забыть то, что мне дороже всего, — и Ривэн усмехнулся, неуклюже попытавшись перевести всё в шутку: — Ну, если она о деньгах или о леди Синне, то дело уже сделано. Выходит, я всемогущ!

И снова неожиданность. Неужели и вправду просто предсказание, никаких подлых замыслов?… И когда Сен-Ти-Йи перестанет его удивлять?

— Знаешь, это не так уж банально, — признал Альен. — Наверное, стоит задуматься… — он посмотрел на Ривэна, а потом — на предмет, который заметил, как только ввалился в каюту. На столике лежала чёрная перчатка, бережно завёрнутая в бумажный пакет. Вокруг неё выросло пустое место: хозяин каюты почтительно отодвинул весь хлам, да ещё и, по всей видимости, пыль с пакета периодически стряхивал… — Это же моя перчатка, разве нет? Я думал, что потерял её в гостинице Шляпы…

Ривэн осёкся на полуслове и мучительно покраснел: таким багровым Альен его ещё не видел.

Он уже успел раза четыре мысленно покаяться в том, что сказал о перчатке, когда в дверях каюты, по-старушечьи шаркая, возникла Сен-Ти-Йи.

— К вам можно присоединиться, господа? — прошелестела она, и Альен сразу понял, что она знает о его приступах. Знает — и определённо наслаждается происходящим. — Или мы так и будем сидеть по разным углам корабля?…

— Каюта всё-таки пока моя, — угрожающе сказал Ривэн, явно ликуя по поводу того, что не пришлось объяснять казус с перчаткой. — Поэтому уйди, и лучше поскорее.

— Ай-ай-ай, как невежливо… — Сен-Ти-Йи поцокала языком и вздохнула, подперев морщинистую щёку. — Ты бы поучил своего слугу говорить со старшими, Альен Тоури.

— Уйди и не появляйся здесь, лучше — до Лэфлиенна!.. — Ривэн, ищущий, на ком сорвать злость, наконец-то нашёл подходящий объект. — Не видишь, что милорду плохо?!

— Милорду уже вполне хорошо, — урезонил Альен и, мимо Ривэна глядя в глаза Сен-Ти-Йи, приподнял руки ладонями вверх. — Я не намерен причинять тебе зло, бессмертная. Ты сама меня избегаешь.

Сен-Ти-Йи сухо скукожила в улыбке бесцветные губы. Тёмные глаза без выражения прошлись по ладоням Альена.

— Я учту твои слова, волшебник… Необычные линии. Может, тебе тоже погадать?

— Думаю, не стоит. Я и так знаю, что ждёт меня в ближайшем будущем, — он сел и слез с койки Ривэна, старательно не глядя на перчатку на столе. — Исправление сделанного в прошлом.

— Может быть… — Сен-Ти-Йи лукаво покосилась на Ривэна: как бы показывала, что заговорщики не должны раскрывать свои тайны при тех, кто им верит. — А быть может, наоборот — завершение начатого.

Весна входила в силу, наливалась соками — так бледная девочка-подросток расцветает, становясь женщиной к четырнадцатой-пятнадцатой весне. Дорвиг остро чувствовал её повсюду, словно опять был молод. Мягкий воздух пьянил с каждым вздохом, как лезвие, вонзаемое в тело врага, или объятья желанной женщины. Тугие почки на деревьях лопались; под ногами хлюпала рыхлая жижа из грязи и снега вперемешку. В землях, не затронутых войной, дорелийские крестьяне собирались выходить на поля. Воины Альсунга изнывали от непривычной жары, а здешнее солнце казалось им слишком ярким. Всё чаще Дорвиг думал о Ледяном Чертоге, о разбросанных вокруг него озёрах, вода в которых прозрачнее слезы… Большую часть года, правда, вода эта скована льдом, и сейчас на нём ещё не появились первые трещины. Тогда как здесь каждая речка рвётся поскорее оттаять, будто бы может не успеть. Даже реки у дорелийцев торопливые и любят пошуметь без толку, совсем как они сами…

Весна всегда нравилась Дорвигу. В Альсунге она была короткой, почти незаметной, и приходила, чтобы сорваться в сухое, ветреное, совсем уж мгновенное лето. Боги дарили её ненадолго, но требовали благодарности. Дождавшись капели, Дорвиг всякий год зарезал петуха или козлёнка в честь повелителей весны и солнца. Давным-давно отец — тоже дружинник Двура Двуров — показал ему, как и зачем это делается, и с тех пор Дорвиг, неподдельно волнуясь, оберегая каждую каплю, собирал в чашу жертвенную кровь.