Соуш бросил белочке пару орешков (он всегда носил их в кармане на случай подобных встреч), и та увлечённо занялась их обнюхиванием. Сам он отправился дальше. Впереди на пути лес становился грознее и таинственнее. Оттуда веяло чем-то другим, чем-то важным; Соуш чувствовал, что до его цели — до друга лорда Альена — уже недалеко.

У корней разлапистой ели приютился большой муравейник; Соуш остановился снова, чтобы послушать сосредоточенное шуршание муравьёв. Ему всегда нравилось наблюдать за их жизнью — в ней было столько порядка. Куда больше, чем в человеческой…

И тут в нос ему швырнуло чем-то новым. Соуш поморщился. Запах крови, сырого мяса, причём мяса особого — тут пронеслись взрывшие землю копыта, а вот за тот кустарник цеплялись ветвистые рога, когда их хозяин наклонял голову, сопротивляясь охотникам, посверкивая светло-коричневой шкурой… Чуть погодя Соуш набрёл на остатки кострища. Куча золы, обглоданные кости, следы на утоптанной земле — давние, многодневные. Здесь завалили оленя. Здесь сидело много людей.

Соуш легко мог представить, как жестоко расправились с красавцем оленем, и сердце у него заныло. Но в то же время он успокоился: запах крови не нёс угрозы, как это бывало обычно.

Кроме того, он почти дошёл.

Соуш шёл к мастеру Нитлоту — к другу лорда Альена, носившему балахон и зеркало на поясе, при взгляде на которое становится почему-то волнительно до щекотки в животе и немножко страшно. Соуш знал, что нужен ему сильнее, чем в Большом Городе. Большой Город в беде, его окружили враги. Он должен привести туда друга лорда Альена и двух его спутников — там нужна их помощь.

И им он тоже должен помочь, если сами они в опасности. Соуш знал, что сможет.

С собой он нёс единственный узелок, где лежали сухари, вяленое мясо, орехи и сыр, а ещё рубаха на смену и хорошо заточенный нож. Самое же ценное — тетрадку с записями — Соуш носил за пазухой, у сердца. Так надёжнее, а то мало ли что… Дурные люди, осадившие Большой Город, запросто могли и отобрать её, если бы его поймали.

А ведь там, в заветной тетрадке, не только его упражнения в письме и жизнеописание лорда Альена, не только начатая им летопись Великой войны. Там — величайшее Сокровище Соуша, которое он забрал из Домика-на-Дубе в Волчьей Пустоши. Часть, правда, пришлось оставить в Большом Городе, а ещё часть — в Долине зеркал, у волшебника-изобретателя по имени Мервит. Так было нужно — Соуш чувствовал, — чтобы Сокровище сохранилось и в будущем если и сгинуло, то хотя бы не полностью.

На вечернем привале Соуш сел, достал тетрадку, раскрыл её и аккуратно разгладил пожелтевшие страницы. Долистал до нужного места, а потом с трепетом прикоснулся к Сокровищу…

Угловатый, но красивый и чёткий почерк лорда Альена. Кусочек из его записей — многолетних, разбросанных. Соуш знал, что кое-какие лорд Альен не сохранил, особенно с тех времён, когда ещё жил в своём замке, учился в Академии и потом — в Долине зеркал.

Очень жаль, что всё так. Лорд Альен просто сам не знает себе цены. Зато Соуш знает. Знает магию слов — в стихах и не в стихах, — которую творил лорд Альен; знает, что это нужно сберечь. Обязательно нужно. Почти так же важно, как защитить Обетованное.

Если не важнее.

Соуш бережно взял один из распавшихся листков. Чернила сильно выцвели, и почерк был немного другим — наверное, лорд Альен был не старше лет семнадцати, в крайнем случае двадцати, когда записал это. Поэтому Соуш уже переписал это стихотворение (а может, и песню, или прозу с особым ритмом — как теперь узнаешь?…) в тетрадку, собственными неуклюжими каракулями. Пусть хоть в каракулях останется Сокровище.

Лорд Альен не знает, что Соуш унёс Сокровище. А если бы знал, не был бы благодарен: он ничего, совсем ничего из сделанного собой не считает Сокровищем, будь то заклятия или зелья, амулеты или слова… Ну и не нужно — в чём-то так даже лучше, наверное.

Соуш вздохнул и погрузился в вязь строк. Заповедный лес вокруг исчез, растворился — только слова звучали, творя заново и этот лес, и весеннее небо над головой, и глодавший хворост костерок, и самого Соуша.

…Время запущено кем-то — подвалы запущенны кем-то. Запущенные подвалы помпезных каменных замков; хорошо, что я оставил их позади.

Север гнетётся югом, лето сметёт зима.

Как зреет рожь на полях, так девушка зреет, чтобы принести ребёнка, а мои слова зреют во мне — долгие, бессмысленно-звучные.

И каждый вздох ветра взывает к тебе, танцуя в древесных ветвях. Я хотел бы лететь к тебе на драконьих крыльях, чтобы рассказать о мире, который, возможно, порождён лишь нашим же разумом.

Не спорь же, друг мой: разве это утро кажется тебе реальным, действительно существующим? Всё действительно существующее ты считаешь пошлостью, не притворяйся — пошлостью, как и смертную плоть.

Откуда мне знать, как переубедить тебя? Наверное, это так же глупо, как переубеждать жасмин цвести, когда подходит срок, или отговаривать метель от швыряемых в лицо ледяных крошек…