Шрифт:
Вскоре ЦК КПСС принял специальное постановление следующего содержания.
Совершенно секретно
ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК КПСС
К ВОПРОСУ О КАТЫНИ
1. Согласиться с соображениями, изложенными в записке по данному вопросу.
2. Прокуратуре СССР совместно с КГБ СССР провести тщательную проверку по факту массового расстрела польских офицеров в районе Катыни (Смоленская обл.) и информировать ЦК КПСС о ее результатах к 1 августа 1989 г.
3. Главному архивному управлению при Совете Министров СССР, МВД СССР, Минобороны СССР, МИД СССР оказать содействие Прокуратуре СССР и КГБ СССР в поиске сохранившихся документальных материалов по этому вопросу.
4. Гостелерадио СССР, газетам «Правда» и «Известия» дать публикацию о проводимой советскими компетентными органами проверке обстоятельств гибели польских офицеров.
9 сентября 1989 года генеральный прокурор Польши Йозеф Жито обратился в Генеральную прокуратуру СССР с просьбой начать следствие по катынскому делу. Политическую оценку катынского дела еще до окончания следствия дал Горбачев. В апреле 1990 года он объявил, что «найдены документы, которые косвенно, но убедительно свидетельствуют о том, что тысячи польских граждан, погибших в смоленских лесах ровно полвека назад, стали жертвами Берии и его подручных». Иными словами, Советский Союз официально признал ответственность НКВД за расстрел польских офицеров.
Как председателю Комитета по международным вопросам, секретарю и члену Политбюро ЦК КПСС мне было поручено сопровождать Ярузельского. Хотя прошло уже немало лет, но тяжелый осадок по сей день остается в душе. Поистине, не было предела преступлениям периода массовых репрессий. Невинными жертвами произвола были не только советские люди, но и большое число граждан других стран.
Трудно передать ту боль, которую выражали в те дни лица наших польских товарищей. И все же была надежда, что правда о Катыни подведет черту под трагическим прошлым.
Во время беседы с польским президентом Горбачев передал Ярузельскому копии найденных советскими архивистами и историками списков и других материалов бывшего Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР. В переданных копиях значились фамилии польских граждан, казненных в Козельском, Осташковском, Старобельском лагерях НКВД в 1939–1940 годах.
Официальная часть визита завершилась 14 апреля. После проводов во Внуково-2 самолет Ярузельского взял курс на Смоленск. С Ярузельским летел посол Польши СССР С. Чосек. Советскую сторону было поручено представлять мне.
Из Смоленска польский президент и его сопровождающие поехали в Катынский лес. Настроение у всех было напряженным. Я хорошо понимал, что Ярузельский должен был лично отправиться к местам захоронений. И публично, перед телекамерами, в присутствии соотечественников, польских ксендзов, русских священников – перед лицом всего мира еще раз сказать правду. В противном случае его ждали бы невероятные трудности в Польше. К тому времени он уже испытывал нарастающее давление мощной внутренней оппозиции. И как бы Ярузельский ни относился к Советскому Союзу, к политике перестройки, к развитию отношений между двумя странами, как глава государства из всех возможных вариантов поведения он, вероятно, был обязан избрать именно этот.
Ярузельский совершил тогда важный политический шаг. Польская общественность не простила бы своего президента, поступи он иначе. Мы, в Москве, хорошо это понимали. А тайна Катынского леса перестала существовать.
В ходе поездки на Смоленщину между мной и Ярузельским сложились доверительные отношения, позже переросшие в личную переписку. Выслушивая слова польского лидера, я остро чувствовал, что советско-польские отношения вместо разрядки, улучшения вот-вот войдут в непредсказуемую фазу новых испытаний. Задался вопросом: может быть, во мне говорит сила инерции? Ведь долго постепенность в таких вещах считалась более предпочтительной, нежели быстрая и скорая расстановка акцентов. Что получат ныне живущие русские и поляки от публичного осуждения этой бесчеловечной акции? Исчезнет ли отчуждение, укрепится ли дружба? Но тогда я отметал эти тяжелые мысли. Важна была нравственная и политическая оценка катынской трагедии. Она должна была объединить людей разных национальностей и вероисповеданий в борьбе против войн и репрессий.
Среди документов, посвященных катынской трагедии, есть еще один – очень важный. Тоже ранее секретный – из архива ЦК КПСС. Его специально для Горбачева готовил Валентин Фалин. Он был в папке, переданной Горбачевым Ярузельскому в апреле 1990-го.
Секретно
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ О ТРАГЕДИИ В КАТЫНИ
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Рядом советских историков (Зоря Ю.Н., Парсаданова B.C., Лебедева Н.С.), допущенных к фондам Особого архива и Центрального Государственного архива Главного архивного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального Государственного архива Октябрьской революции, выявлены ранее неизвестные материалы Главного управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных и Управления конвойных войск НКВД за 1939–1940 годы, имеющие отношение к т. н. Катынскому делу.
Согласно этим материалам, на начало января 1940 года в лагерях Главного управления НКВД по делам военнопленных и интернированных в Осташкове Калининской области, Козельске Смоленской области, Старобельске Ворошиловградской области находилось около 14 тыс. бывших польских граждан из числа офицеров армии и флота, сотрудников полиции и жандармерии, военных и гражданских чиновников, различного вида агентуры, а также военного духовенства.
Все эти лица (приказ НКВД № 00117 от 1939 года) не подлежали освобождению и отправке на родину. Вопрос об их судьбе рассматривался в несколько приемов. Имеются документы с резолюциями Берии и Меркулова ускорить следствие, подготовить материалы на бывших работников карательных органов и разведки к рассмотрению на Особом совещании при НКВД СССР.
В апреле – мае 1940 года содержавшиеся во всех трех лагерях лица были этапированы в распоряжение различных областных управлений НКВД. Списки составлялись централизованно и имели общую систему нумерации, каждый из них включал в среднем 100 человек, поступали регулярно, иногда по 4–5 списков в день.
Об отправке ежедневно докладывалось в Москву. Из числа этапируемых предписывалось исключать агентов-осведомителей лиц, представляющих оперативный интерес. В отличие от практики обычного перемещения заключенных, начальникам лагерей давалось указание в карточках на убывающих делать отметки лишь в лагерной картотеке («убыл по списку №… такого-то числа и месяца») без высылки учетных карточек в центр.
Перед началом акции было дано распоряжение о введении почтового контроля и об изъятии всей входящей и исходящей корреспонденции. Запрещалось давать какие-либо ответы на запросы о содержащихся в лагерях. Все лагерные сотрудники были предупреждены о «хранении в строгом секрете места отправки» контингента.
После завершения акции все «дела» на выбывших из лагерей интернированных были «закончены, надлежаще оформлены и сданы в архив I спецотдела НКВД». На новые контингенты, прибывающие в лагеря, предписывалось завести «по линии учета и режима абсолютно новые дела». Позднее материалы Козельского и Осташковского лагерей были высланы для хранения в Главное управление, а материалы Старобельского лагеря уничтожены. Лица, содержавшиеся во всех трех лагерях до апреля-мая 1940 года, в статистических отчетах в дальнейшем не фигурировали.
Козельский и Старобельский лагеря впоследствии использовались для содержания лиц польской и украинской национальности, вывезенных из западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтики. Причем сведения о прежнем контингенте этих лагерей от них тщательно скрывались. Здания Осташковского лагеря в августе 1940 года были переданы краеведческому музею.
Таким образом, документы из советских архивов позволяют даже в отсутствие приказов об их расстреле и захоронении проследить судьбу интернированных польских офицеров, содержащихся в лагерях НКВД в Козельске, Старобельске и Осташкове. Выборочное пофамильное сопоставление списков на отправку из Козельского лагеря и списков опознания, составленных немцами весной 1943 года во время эксгумации, показало наличие прямых совпадений, что является доказательством взаимосвязи наступивших событий.
На базе новых документальных фактов советскими историками подготовлены материалы для публикации. Некоторые из них утверждены редколлегиями и приняты в производство. Выход в свет планируется на июнь – июль.
Появление таких публикаций создавало бы в известном смысле новую ситуацию. Наш аргумент – в госархивах СССР не обнаружено материалов, раскрывающих истинную подоплеку катынской трагедии, стал бы недостоверным. Выявленные учеными материалы, а ими, несомненно, вскрыта лишь часть тайников, в сочетании с данными, на которые опирается в своих оценках польская сторона, вряд ли позволит нам дальше придерживаться прежних версий и уклоняться от подведения черты. С учетом предстоящего 50-летия Катыни надо было бы так или иначе определяться в нашей позиции.
Видимо, с наименьшими издержками сопряжен следующий вариант: сообщить В. Ярузельскому, что в результате тщательной проверки соответствующих архивохранилищ нами не найдено прямых свидетельств (приказов, распоряжений и т. д.), позволяющих назвать точное время и конкретных виновников катынской трагедии. Вместе с тем в архивном наследии Главного управления НКВД по делам военнопленных и интернированных, а также Управления конвойных войск НКВД за 1940 год обнаружены индиции, которые подвергают сомнению достоверность «доклада Н. Бурденко». На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни дело рук НКВД и персонально Берия и Меркулова.
Встает вопрос, в какой форме и когда довести до сведения польской и советской общественности этот вывод. Здесь нужен совет президента РП, имея в виду необходимость политически закрыть проблему и одновременно избежать взрыва эмоций.
Прошу рассмотреть.
Документ рассматривался в рабочем порядке, и вариант, предлагавшийся его автором, как известно, не прошел. Советская сторона назвала катынскую трагедию «одним из тяжких преступлений сталинизма».
Потом в Польше возникло массовое движение за перезахоронение поляков, расстрелянных в Катыни. В том же Катынском лесу, но по воинскому обряду: извлечь останки, уложить в гробы, перенести под траурный марш в другое место, опустить в землю под залпы воинского салюта. Советская сторона не возражала.