Вечера были тихие. После ужина я отправлялась в спальню — писать письма друзьям и делать зарисовки. Я рисовала людей, стоявших группами, словно позирующих для фотоснимка, который займет место в альбоме.

Отец в кабинете наверху читал свои журналы «Неврология» в зеленой обложке и «Поражения нервной системы». Мама в столовой просматривала газеты. Время от времени она кричала ему, не хочет ли он что-нибудь из фруктов, и я относила ему то персик, то сливу, то нектарин. Перед сном я выгуливала Атланта, выкуривая при этом запретную сигарету.

Вечерами я частенько встречала Оливера Бидла — мужчину средних лет, который все еще жил со своими родителями: живое предостережение, прогуливающее миниатюрного цверкшнауцера. Он был провинциально деликатен, носил пузырившийся на локтях и коленях костюм деда, в котором тот играл в гольф, и попыхивал сигарой. До меня доходили слухи, что он то ли полоумный, то ли гений, но я не верила ни тому, ни другому. Оливер Билл был тем, кем становится всякий, кому некого любить, кроме родителей.

Я обычно говорила: «Хэлло, Оливер!», затем, обращаясь к его шнауцеру: «Добрый вечер, Перчик!»

Оливер произносил в ответ: «Хэлло!» Но с таким опозданием, словно каждый раз раздумывал, стоит ли ему отвечать. К тому времени, когда он все-таки отвечал, я уже отходила на несколько шагов и кричала: «Спокойной ночи!», словно мы провели вместе весь вечер.

В пятницу, как обычно, Джулия и Генри отправились в Лавледис на рассвете и были уже там, когда мы приехали. Джулия готовила обед и выглядела вполне отдохнувшей. Генри, казалось, больше не становился старше.

После десерта они пригласили меня в культурный центр на русский фильм с английскими субтитрами.

Я сказала, что не люблю читать во время сеанса. Джулия рассмеялась, приняв мои слова за шутку, и я почувствовала себя ужасно остроумной, так что все-таки пошла с ними.

Такого мрачного фильма я еще не видела: там все поумирали — кто от сердечного приступа, кто от голода, кто от того и другого сразу. Дома Джулия бросилась на диван в пароксизме славянской хандры и промолвила:

— Дайте мне скорее водки!

В моем присутствии они не целовались и не держались за руки, хотя однажды за ланчем Генри погладил мою ногу под столом, приняв ее за ногу Джулии. Я наклонилась к нему и прошептала: «Этак ты и вправду возбудишь меня». В конце концов, я уже вышла из детского возраста и была мастаком по части охлаждения пыла.

На пляже мы оставили свои сандалии на тропинке и расстелили на песке полотенца. Генри постоял минуту, поглядывая по сторонам, потом с разбега бросился в воду.

Океан бурлил, и когда вздымались волны, можно было увидеть медуз и колышущиеся зеленые водоросли. Повсюду лежали целые груды водорослей, высохших под солнцем почти до черноты. Ветер дул с такой силой, что они разлетались и носились по пляжу, как перекати-поле.

Я глядела по сторонам, рассматривая посетителей пляжа. Мое внимание привлекла группа женщин приблизительно маминого возраста — они носили бикини и золотые браслеты и уже здорово загорели. На худышек прямо-таки жалко было смотреть. Небольшая компания расположилась со своими стульчиками возле наших полотенец. Мужчина наливал из термоса что-то светлое в протянутые ему пластиковые стаканчики, а одна из женщин клала туда кусочки лимона.

На Джулии была пляжная блузка и большая соломенная шляпа; она натерлась мазью от загара, хотя ей это было и ни к чему, поскольку она укрылась в тени зонта и, как обычно, читала.

— Видать, ты и вправду любишь свою работу, — заметила я.

Она кивнула. Потом спросила, чем бы я хотела заняться, когда подрасту.

— Я хочу стать великой певицей, — сказала я.

— Может, и станешь, — отозвалась она.

— Нет, не стану.

— Откуда ты знаешь?

— У меня нет слуха.

Я оперлась на локти, наблюдая за Генри, который плескался недалеко от берега. Вода была еще прохладная, и никто пока не решался последовать его примеру. Он ждал набегавшую волну, приняв исходное положение для кроля и поглядывая назад — туда, где рождались волны. Затем с усилием сделал несколько гребков, поймал волну и поплыл на ее гребне к берегу. Мне нравилось, как он выглядел в последние секунды своего заплыва: волосы откинуты назад, корпус, как стрела, устремлен вперед, лицо светится радостью. Мне даже послышался его веселый смех. Поднявшись, он посмотрел в нашу сторону, хотя без очков вряд ли мог что-то увидеть.

Я поднялась и пошла к нему. Вода была холодная, но мне не хотелось отставать от брата. Я встала рядом — лицом к берегу, — и он заставил меня вытянуть руки вперед. Уже несколько лет он пытался научить меня серфингу.

— Теперь жди волну, — сказал он и тут же, оглянувшись, крикнул: — Давай, жми! Вперед!

Но я пропустила эту волну, а за ней и следующую. Потом к нам подошла Джулия. Оба они поплыли навстречу волнам, а я вышла на берег.

Растянувшись на полотенце, я наблюдала, как они то вместе, то поочередно появлялись на вершинах накатывающихся волн. Он нырнул, вытянув руку из воды наподобие акульего плавника, и устремился за ней. Я увидела, как она отчаянно замолотила руками по воде, погружаясь вглубь…