Но Ганьшин только махнул рукой. Я почувствовал, что сбиваюсь на фальшивую ноту, и заговорил по-иному:

– Нет, как это звучит: "Чудо техники. Создание двух русских студентов..."

– Про нас с тобой никто не вспомнит. Фигурировать будет только Подрайский.

– Ну и ладно! А сотворим машину все-таки мы! Что, разве нам с тобой это не по зубам?

Я предложил завтра же приступить к делу. Ганьшину предстояло дать прежде всего общий расчет - рассчитать толщину плиц, обода, оси, определить приблизительный вес всей вещи.

– Чего нам?
– говорил я.
– Возьмемся и дадим.

– Нет, - сказал Ганьшин.
– Фантазия. Бред. Авантюра. Ультра- и архиавантюра.

– Ну хорошо!
– закричал я.
– Подождем Ладошникова. Послушаем, что скажет Ладошников.

– Послушаем, - усмехнулся Ганьшин.

14

Ладошников явился вечером. Видимо, весь день он провел на сборке самолета. Раскрасневшийся с мороза, он принес с собой запахи работы клея, машинного масла, керосина, грушевой эссенции, ацетона. Достаточно было вдохнуть этот букет, чтобы тотчас представить: в ангаре уже красят самолет, уже покрывают раствором целлулоида полотно на крыльях.

Ладошников взглянул на меня из-под бровей, кивнул, невнятно буркнул:

– А, Бережков! Славно, что пришел...

Он не отличался разговорчивостью. Может быть, поэтому меня так радовало каждое его приветствие или ласковый взгляд.

Я в ответ воскликнул:

– Михаил Михайлович, моторы "Гермес" прибыли!

Новость взволновала его. Ладошников ждал, давно и нетерпеливо ждал известия. Он сразу побледнел. Ведь теперь вплотную придвинулся момент самый жгучий, волнующий, радостный, страшный, - момент первого испытания машины.

Все мы, конечно, помнили зловещее пророчество, произнесенное в актовом зале училища два с половиной года назад: "Никогда не взлетит". Вероятно, эти слова порой преследовали, жалили Ладошникова. Впрочем, такими переживаниями он ни с кем не делился.

С минуту Ладошников молчал. Подошел к своей постели, снял со стены полотенце. Потом выговорил:

– Прибыли? В Москву?

– Нет, во Владивосток, - ответил я.
– Но уже отправлены в Москву пассажирской скоростью. Подрайский просил вам передать, что два мотора вы можете забрать прямо с вокзала.

Ладошников начал вытирать лицо полотенцем, забыв, что еще не умывался. Можно было подумать, будто ему предстояло немедленно ехать на вокзал.

– Сразу же забрать?
– переспросил он.
– Ишь какой любезный... С чего бы так? Должно быть, вынырнул с уловом?

– Да, - подтвердил я.
– С потрясающим уловом... По-моему, это...

– Может быть, ты подождешь, - перебил Ганьшин, - пока человек умоется после работы...

Ладошников взглянул на перепачканное полотенце, расхохотался и пошел на кухню. Вернулся он в свежей вышитой косоворотке, с мокрыми, зачесанными назад волосами и, как я сразу увидел, в очень хорошем настроении. Его настроение можно было всегда определить по глазам. Обычно спрятанные, они были теперь широко открыты. Мне нравился их цвет: то темно-серый, то, в минуты увлечения или радости, темно-голубой. Сейчас они поголубели.

– Ну, Бережков, - произнес он, - чем же сегодня вас удивил Бархатный Кот?

Я сказал:

– Михаил Михайлович, мы тут с Сергеем чуть не подрались. Целый день спорили насчет некоей ультрафантастической вещи...

– Насчет некоей ахинеи, - хладнокровно вставил Ганьшин.

– А вот мы сейчас об этом спросим!
– Я подошел к Ладошникову и, подражая таинственной манере Подрайского, спросил: - Михаил Михайлович, что вы скажете о колесе...

Ладошников не дал мне закончить:

– ...о колесе? Диаметром в десять метров?

– Михаил Михайлович, вы знаете? Он вам говорил?

– Это колесико я сам ему подбросил.

– Ты?
– воскликнул Ганьшин.
– Почему же ты мне раньше ничего об этом не сказал?

– Э, я ему этих идей столько накидал, что... Значит, он ухватился за колесико? Хорошо... Теперь наконец от меня отстанет.

– И к тому же, - сказал я, - вы от него еще получите десять процентов будущего дивиденда за идею.

– Благодарю. За эти десять процентов он вытрясет из меня душу. Засадит за проект. А я этим заниматься не желаю. Мне хватит моего дела. К дьяволу его проценты! Конструктор должен быть свободным!

Конечно же свободным! В другое время я не преминул бы энергично поддержать эту потрясающую мысль, но в те минуты я видел перед собой лишь колесо.

– Михаил Михайлович, а оно пойдет?

– Почему же не пойдет? Великолепно пойдет... Нужно лишь иметь в виду...

Не прибегая к карандашу и бумаге, Ладошников удивительно наглядно, при помощи своих десяти пальцев, показал схему конструкции.

– Михаил Михайлович, а что, если...
– Мой голос стал даже сиплым от волнения.
– А что, если превратить его в амфибию? Понимаете, для этого мы сделаем колеса полыми. А задний каток будет свободно повисать в воде. Как по-вашему, это возможно?