Шрифт:
– Не окончили?
– Нет. Не сдал нескольких зачетов.
– Но тем не менее выдавали себя за инженера?
Я невольно воскликнул:
– Как "выдавал"? Когда?
Из лакированного высокого стаканчика для карандашей следователь достал один карандаш и положил на стол. Смысл этого движения не дошел до меня, однако я понял в тот миг, что он ведет допрос по обдуманному, совершенно ясному для него плану.
– Значит, инженером себя не называли?
– спокойно спросил он.
– Возможно, когда-нибудь и называл, но не всерьез. В серьезных делах этого не было.
– А мельницу вы открыли не всерьез?
– Мельницу?
В ту же минуту я вспомнил: да, действительно, когда-то на вывеске мельницы я с сестрой легкомысленно вывел: "Инженер Бережков". Неужели следователь знает про это?
– Видите ли, - торопливо заговорил я, - такой случай был. Однажды я назвал себя на вывеске инженером Бережковым. Но это я совершил не злостно, а... Ну, как вам объяснить? Мельницу я открыл по вдохновению... Меня словно несли необъяснимые силы...
Он чуть прищурился.
– Необъяснимые силы?
– Да, да... Можете не верить, но я этим увлекался, как игрой. И вот ради того, чтобы все было еще веселей, еще забавней...
Он опять прервал:
– За сколько же вы продали вашу мельницу?
– Я ее не продавал. У меня ее украли.
– Украли? И вам ничего не уплатили?
– Ничего! Один проходимец, некто Подрайский, все оформил на себя...
– Вы жаловались?
– Нет. Решил не связываться.
– Так, - произнес следователь.
И, вынув из стаканчика второй карандаш, опять положил на стол. Я смотрел, недоумевая. Для чего ему эти карандаши? Зачем он их кладет перед собой?
28
Он еще подождал, словно давая мне время что-либо добавить. Затем отчеканил:
– Значит, подарили свою мельницу. Так надобно вас понимать?
Впервые беспощадность, которую я уловил в глазах, прорвалась в голосе. Меня охватило отчаяние. Ведь за несколько минут я дважды в его глазах предстал лжецом. Как же мне быть? Как, какими словами разубедить его, переломить страшное решение, которое я вновь прочитал в его взгляде? И, с жутью понимая, что таких слов уже нет, что любые слова тут бессильны, я заговорил:
– Нет, нет, вы неправильно обо мне думаете. Я ничего не хочу скрывать. Даю вам слово: я мельницу не продавал.
Следователь лишь пожал плечами. Я видел: он не верит ни одному моему слову.
– Обозначим все же вашу профессию.
Обмакнув перо, он опять стал писать, произнося вслух:
– Частный предприниматель, торговец...
Я вскричал:
– Нет, я не торговец!
– Пожалуйста, запишем иначе: частный предприниматель, подрядчик.
Я подавленно молчал. Отложив ручку, он сказал:
– Мне известно о вас все. У вас есть единственный путь для облегчения своей участи: расскажите сами совершенно откровенно обо всем.
– О чем?
– О преступлениях, в которых вы тут соучаствовали.
Я вскочил.
– Что? Я не знаю за собой никаких преступлений. Каждая копейка, которую я тут заработал, досталась мне честно. На каждую копейку у меня есть документы. Я не понимаю, о каких преступлениях вы мне говорите.
Следователь положил в ряд третий карандаш. И вдруг я понял его жест. Он был совершенно уверен, что я и на этот раз лгу. Карандаши, как памятные знаки, знаменовали для него мою ложь. Три неправды - три карандаша. Проклятие! Неужели нет способа его разуверить?!
Из бокового кармана я выхватил бумажник.
– Вот!
– закричал я.
– Со мной все акты, все договоры.
Он остановил меня движением руки.
– Не трудитесь. Эти бумаги я имею. Успокойтесь, сядьте. Подумайте, я подожду. Выпейте воды.
– Не желаю я пить воды!
Я мрачно сел. Он полистал папку, задержался взглядом на каком-то листке, поднял глаза и вновь заговорил:
– Ну-с... Не желаете все рассказать сами?
Со всей искренностью я ответил:
– Клянусь, я не представляю, о чем вы меня спрашиваете.
Это не произвело никакого впечатления. Следователь жестко сказал:
– В таком случае я вам расскажу.
Сжато и ясно, абсолютно логично, он изложил мое преступление. Я пришибленно слушал. Следователь не ошибся ни в одной цифре, ни в одной дате: каждая подробность, которую он привлекал для обоснования ужаснейшего обвинения, была верной. Под конец, когда мне предстало его построение, я моментами прислушивался к нему как бы со стороны и тогда с трепетом чувствовал, что сам начинаю верить, будто я, ваш покорный слуга Бережков, несомненно, преступник.