Таким образом, домой он пришел с готовым чертежом в воображении. Оставалось перенести чертеж на бумагу - отпечатать, как фотоснимок с негатива. Бережков заперся в своей комнате и, ничего не слыша, не откликаясь на приглашения к ужину, окончательно расстроив Марию Николаевну, теперь уже не сомневающуюся, что он не вынесет службы, чертил до трех часов ночи. Ему всегда нравилось дать так называемый выпуклый чертеж, то есть одни линии - тоньше, другие - толще, жирнее. Тогда, по его выражению, чертеж говорит, чертеж поет.

И хотя в последние годы, в смутные годы Бережкова, он редко склонялся над чистыми листами ватмана, но, взяв карандаш, проведя координаты, отложив главные размеры, нанеся первую контурную линию, он со счастьем ощутил, что рука по-прежнему легка, что чертеж как бы сам ложится на бумагу. Конечно, тут сказалась работа над проектом турбины, что отверг Шелест; в той недавней работе Бережков поупражнял руку.

К трем часам ночи создание Бережкова - уже не в карандаше, а в туши было отделано до последней черточки. Головка вышла очень компактной, клапаны хорошо разместились; задача была изящно решена.

– Прелестно! Прелестная вещица!
– в одиночестве восклицал он, любуясь своим чертежом.

Сделаем здесь одно замечание. Начало службы было, очевидно, столь значительно для Бережкова, что он повествовал о нем с особым вкусом, очень сочно и даже, я бы сказал, театрально. И, конечно, не преминул покрасоваться, поблистать. Я сохранил и тут колорит его рассказа.

Со свернутым в трубочку листом Бережков к десяти часам утра отправился на службу. О своих переживаниях он рассказывал так:

– Вообразите молодого художника, который несет на выставку, на суд знатоков, только что законченное произведение. Недавно с позором забраковали его вещь, а он нарисовал еще одну. Вообразите его переживания. Таким художником, еще не заработавшим известности, непризнанным, влюбленным в свою вещь и все же испытывающим трепет неуверенности, - таким художником я чувствовал себя в это утро.

С чертежом он вошел в комнату АДВИ, скромно сел на свое место, спрятал трубочку в стол. Через несколько минут Бережкова подозвал его непосредственный начальник, заведующий конструкторско-расчетным бюро инженер Ниланд, необщительный, с жесткой складкой вокруг рта, человек лет сорока пяти.

– Начертите эту гайку и болт, - сказал он, протягивая карандашный эскиз.
– Все размеры тут указаны.

– Для мотора "АИШ"?
– поинтересовался Бережков.

– Да, для мотора.

Бережков критически оглядел набросок.

– А кто делал эскиз?

Вопрос раздражил начальника.

– Я делал. Приступайте к работе.

– Извините, - смиренно молвил Бережков.

3

С наброском гайки и болта, с этим элементарным первым поручением, младший чертежник вернулся на свое рабочее место. Занимаясь гайкой, он то и дело поглядывал на дверь, ожидая Шелеста. Наконец Шелест появился. Как и вчера, он кивнул всем и посмотрел на Лукина. Тот опять неловко улыбнулся, будто принося повинную. В смуглом нервном лице Шелеста мелькнула досада. Ни с кем не разговаривая, он прошел к своему письменному столу, к своему креслу и несколько минут молча сидел. Потом обратился к Лукину:

– Давайте!

Тон был упрям, приглашающий жест энергичен. Они опять занялись головкой. Несколько выждав, Бережков достал свое свернутое в трубочку произведение, поднялся и подошел к ним. Шелест прервал разговор.

– Что вам?
– резко спросил он.

– Видите ли, Август Иванович, вчера у меня зародились некоторые соображения...

– Но, как видно, не о том, что следовало бы подождать, пока я освобожусь.

– Нет, - ответил Бережков, - об этой головке! Я, конечно, подожду. Прошу извинения.

Корректно поклонившись, он повернулся, чтобы уйти.

– Какие соображения?
– быстро спросил Шелест.

Бережков выдержал паузу.

– Мне подумалось, Август Иванович, что тут возможна одна комбинация. И тогда клапаны, может быть, расположатся удобнее. Дома я попробовал набросать небольшой чертеж.

– Где он?

– Пожалуйста. Правда, я не совсем уверен...

Бережков не разыгрывал скромность. Он волновался. Вдруг случится так, что Шелест с одного взгляда обнаружит некий порок вещи, ошибку, чего сам он, Бережков, сгоряча, может быть, не увидел.

Бережков развервул трубку шероховатой бумаги.

– Ого!
– вырвалось у Шелеста.

Покраснев от удовольствия, он взял лист. Ему, эрудиту в знатоку моторов, в одну минуту стадо ясно: у него в руках решение, которое он почти отчаялся найти.

4

– Меня тогда поразило, - рассказывал далее Бережков, - отношение ко мне Лукина.

Бережков был уверен, что наживет врага. А вышло вовсе не так. Глаза Лукина засветились истинным удовольствием, когда он рассматривал чертеж.