Но мой новый куратор ответил, что нельзя обнаруживать себя и сейчас надо позволить им почувствовать безнаказанность, чтобы они уверовали в неё и заглотили наживку. А там мы прикроем их всех сразу, как мухобойкой…

Может быть, с точки зрения стратегии он и был прав, но я не могу быть стратегом, когда… и это я не знал ещё, что там была Лёля.

Я смотрю на неё, она поймёт, прочтёт всё по мне. Ему я не могу ничего сказать, а она поймёт…

– Ты… – побледнела Лёля.

– Да, – я прервал её, чтобы не было сказано больше. И вдруг она зажала рот ладонью и глаза её заполняются ужасом. Боже мой… мои худшие опасения… – Что было там?

Она затрясла головой, зажимая рот и второй рукой, и слёзы крупными градинами выкатились из её глаз.

…Я с недоумением смотрю на них двоих. Стерх что что-то уже знает?! Не понимаю. Я понимаю только, что ей сейчас станет плохо.

– Лёля… Лёль, возьми ребёнка, – тихо сказал я, подойдя к ней, я обнял её за плечи, чувствуя, как она дрожит, я говорю как можно тише и мягче, – возьми и…

Она посмотрела на меня, кивнула и протянула руки за малышом. Получив его, она склонилась к нему и прижала лицо к головке, уходя в спальню назад. А мы смотрели вслед им двоим.

– Ты… что-то знаешь? – я посмотрел на Стерха.

– Что?.. Седьмого басаевцы на Дагестан напали, это и ты знаешь. Но… О чём? Что ТЫ знаешь? Что было? – он смотрит на меня страшно горящим взглядом, и я не могу понять, что это горит в его взгляде. Ненависть, злость… вина?!

– Что я знаю? – я смотрю на него, я ещё не понимаю, что именно он знает и каким образом, но мне уже представляется, что он и виновен в том, что было в тот день. – Я знаю, что плакать она смогла сейчас в первый раз с того дня. Пришёл целый взвод чеченских бандитов и… словом Лёля и твой сын не погибли по необыкновенной и удивительной случайности.

– Ты… спас их? – беззвучно произнёс Стерх, глядя на меня.

– Я не один был, – я смотрю на него, второе уже потрясение за сегодняшний день совсем выводит из равновесия этого всегда такого хладнокровного, насмешливого даже человека. Я даже смущён этим, честно говоря… – Ты… это… Выпьешь, может? Идём.

Я привёл его на кухню и закрыл обычно всегда открытую дверь. Налил нам обоим водки в рюмки, достал закуски из холодильника: колбасу, сыр, оливки.

– За Митю! – я поднял рюмку.

Он чокнулся рюмкой со мной, выпивая махом, даже не замечая, будто в рюмке вообще ничего не было.

– Спасибо тебе, – проговорил он, опустив руки.

– Тебе не за что меня благодарить.

Он поднял на меня свои необыкновенные, сверкнувшие глаза:

– Мало кого я так ненавижу как тебя, – чётко произносит он. – Но именно тебе я всё время обязан. Что это? Наказание небес?

– Выходит есть за что, – говорю я.

– Да ладно… всех есть за что, – устало говорит он. – Налей ещё что ли?

– Напьёмся?

Он усмехнулся, так же легко махнул вторую рюмку, и, помолчав, спросил:

– Скажи мне, как ты живёшь с ней и отцом под одной крышей? Ты простил его? И её?

Я посмотрел на него, усмехаясь:

– Не выйдет ничего, Игорь. Не удастся тебе вызвать во мне ревность. Ты сам бегаешь за ней, как ты можешь простить её, если она, беременная от тебя ушла ко мне?! – я дёрнул бровями, чтобы подчеркнуть, что его поведение по отношению к Лёле куда более иррациональное, чем моё. – Что тогда спрашиваешь меня? Чего ты не понимаешь?

Он выпил ещё, я не стал, я хмелею быстро, это ему, как я вижу, эти рюмки наши как дробь о шкуру динозавра.

– Я… у меня никого больше нет, – вдруг ответил он, обезоруживающе откровенно.

Я не хочу ему говорить, что и Лёли у него нет. Сейчас, когда он так… раздавлен? Новостями о том, как родился Митя? О том, что на нас напали? Почему они так смотрели друг на друга? Лёля знает, почему…

– На себя записал сына? – уже другим голосом. – Это надо исправить.

Ну, уж… это перебор. Всё моё сочувствие смело как порывом ветра:

– Не дождёшься, – шикнул я. – Я не отдам Митю.

Он побледнел:

– Войны хочешь, «Лёнечка»? – называя меня, так как Лёля, он скривился. – Пожалеешь. Потеряешь и её и Митю.

– Ага! Помечтай, «Игорёчек»! – и я скривился в свою очередь. Ещё угрожать мне станешь!

Он смотрит на меня, сверкая глазами-стилетами:

– Я разрушу весь этот ваш райский островок, учти. Света белого невзвидишь! Или отдашь мне сына или потеряешь всё, – проговорил он тихо, и глазами своими жжёт таким тёмным огнём, рассчитывая, что я испугаюсь?