— Грамотный?

— Пишу, читаю.

— Таблицу умножения знаешь?

— Плохо, Никита Егорыч.

— Откуда известно мое имя?

— Ребята сказали, которые должны были расстреливать. «Стоит, говорят, такой в поле, не иначе Никита Егорыч Вершинин, — беги!» Они для виду постреляли мне вслед и только, гляди, щеку задели.

Засвистели пули.

— Э! — вскрикнул Вершинин. — Хорош! Мимо!

— Ранило?

— Хуже. Сапог разорвало. Стяни.

Васька стянул сапог, перевязал рану.

— Наши все тут, Никита Егорыч, подползли.

Вершинин поворачивается в сторону мужиков.

— Давно пора. Теперь и присесть можно. Нечего бога гневить. Перед атакой, значит.

Присели.

Вершинин, обняв винтовку и постукивая пальцами по ее стволу, с горечью сказал Окороку:

— У нас тоже всякие вояки есть. Видел, отступили! А еще большевиками себя называют.

— Надо бы тебе, Никита Егорыч, ячейку, — сказал Васька Окорок. — Будь ячейка, они б ни за что не отступили.

— Откуда взять ее, ячейку-то?

— А может, наберем?

— Об этом надо с Пеклевановым посоветоваться. Очень он мне доверяет. «Иди, говорит, под твоим влиянием целый уезд». А какой уезд? Дай бог, волость. Это он намекнул: добивайся, дескать. Ну, и пришлось. И, главное, комиссара не дал. Он мне доверяет, а я ему — вдесятеро, во как!

Вершинин сорвал горсть травы, долго смотрел на нее, думал, а затем спросил Ваську:

— Генерал Сахаров и все чины его, стало быть, на холме?

— За холмиком, в блиндаже, Никита Егорыч. Как ударим с правого флангу, так получится возможность зайти в тыл противника.

— И пришло мне, товарищ, в голову… Делай, что буду делать!

Все опять поднялись вслед за Вершининым. Вот он обсосал палец и поднял его кверху. Остальные, без всякого размышления, так же. Только один Миша-студент подумал: «Грязный палец — в рот?!» А что же делать?

Сели. Вершинин спросил:

— Узнали, откуда ветер дует?

— В спину, Никита Егорыч, — быстро ответил Окорок.

— Подожди, тебя как звать-то? — спросил Вершинин.

— Васька Окорок.

— Окорок? Да что ты, свинья, что ли?

— Фамилия моя была — Василий Окороток. Парни смеются: «Как же короток, когда длинный? Вот мы тебя укоротим: будешь ты у нас Окорок». Так оно и прилипло: Окорок, Василий.

— Миша, откуда ветер?

— У меня, Никита Егорыч, спина от волнения мокрая, поэтому ветер со спины.

Подполз Петров:

— Полк, Никита Егорыч, в полном порядке.

— Ладно. Собери у всех серянки. Пускай, которые помоложе, бегут вдоль всего фронту и зажигают степь. Атака пойдет за огнем!

Молодые партизаны бросились в траву, рвут ее, складывают, зажигают.

Ветер гонит пламя по траве прямо к окопам белогвардейцев.

Дым с огнем проносится над окопами, устремляясь к блиндажам и пушкам.

— Ура!

Мужики с винтовками, берданками, а то и просто с топорами — в атаку.

Рубят проволочные заграждения. Врываются в окопы. Бегут по ним. Бьются.

У подножия холма, на котором стоят пушки, возле блиндажа — группа офицеров и сам генерал Сахаров.

Вершинин медленно подошел к генералу, остановился и, перебирая пальцы левой руки пальцами правой, спокойно спросил:

— Генерал Сахаров? Командующий?

Генерал, не глядя на Вершинина, ответил:

— А ты кто?

— Вершинин. Мужик.

— Вижу, что не баба.

Вершинин сорвал с генерала погоны и бросил.

— Только зря русское золото носишь! — И спросил у стариков. — Что с ним делать, деды?

Старики переглядываются. Слышно, как один из них достает тавлинку, нюхает и чихает, а другой смущенно кашляет.

Наконец третий, худенький старик, сказал густым басом:

— Расстрелять!

Очень почтенный, бородатый, осмотрев генерала с ног до головы, обратился к Вершинину:

— Повесить бы, Никита Егорыч, — право, повесить лучше.

— Чего?

— Наших он вешал с усердием, ну и нам надо поусердствовать. Опять же, расстреляешь — надо могилу копать, землю на него тратить. А тут повесим на сосне, пускай болтается. И ворону пища.

Молодой коротконосый офицер вышел вперед и, делая под козырек, сказал Вершинину с чувством:

— Я адъютант генерала Сахарова. Это изверг. Я негодовал на него и негодую! Разрешите мне, гражданин командующий, веревку…