– Постарайся вспомнить все мелочи, имена, детали, Митяй, это для нас, легавых, главные уцепы.

…Через минуту после того, как Костенко положил трубку, неизвестный мужчина вышел из «Волги», стоявшей возле дома полковника с выключенными фарами, валко двинулся к автомату и, набрав номер, не представляясь, сказал:

– Эмиль Валерьевич, сейчас Славик у некоего Степанова… Его постоянно разыскивает капитан Строилов, мадам Машуня сама никому не звонила. Пока все…

…Выслушав сообщение боевика, Хрен поднялся с широкой тахты, застланной громадной шкурой уссурийского тигра, подошел к звукосистеме и включил запись Вагнера. Он долго стоял возле колонок, которые рождали неземной, возвышенный эффект звучания, густо, ощутимо заполнявшего квартиру: в свое время он сломал стену, разделявшую две комнаты, получился зал; тахта, небольшой секретер, шведская стенка, сделанная из карельской березы, и – все, ничего лишнего. Поэтому музыка была абсолютной, поглощающей пространство, властвующей…

Хрен сел к секретеру, подвинул стопку голубоватой финской бумаги, достал «Паркер» и начал чертить схему. Сначала он написал букву К, от нее провел линии к трем Б, поставил в кружки буквы Д, Я, П, С; получилась система Костенко – боевики – Дэйвид – Ястреб – Люда – слесарь.

Себя он обозначил А; завязал все линии на себе.

Да, увы, допущен ряд ошибок, я позволил себе поддаться эмоциям. Я поверил записям бесед Костенко по телефону – катимся в пропасть, правые тащат нас к сталинизму, поворот общества к концепции люмпена: «Пусть хоть трижды гений, но, если живет лучше меня, – сажать его на кол, все должны быть равны». Я переоценил его критику Системы, восхваление кооперативов как единственной альтернативы выходу из тупика, я слишком доверился его нападкам на темень и остолопство миллионов наших обломовых, которые никогда не научатся работать, быдло, без кнута не умеют, прав был Сталин, знал чернь, как никто… Я плохо подготовился к операции с человеком, который держит в голове те нити к Зое, которые мне неведомы и без которых мое дело не зазвучит так, как могло бы… Почему он снова полез в расследование после нашей встречи? Что подтолкнуло его к этому? Узнал Дэйвида? Ночью? Стекла затемнены… Да и столько лет прошло… Нереально… Тогда – почему? Подтолкнул Степанов? С нейтрализацией Ястреба, Людки и слесаря все концы обрезаны, нитей, ведущих ко мне, нет… А если?

И он дописал еще несколько букв: П, С, В – Пшенкин – Строилов – Варенов. А букву Д обвел еще одним кружком и поставил в центр большого, с завитушками, вопросительного знака…

Смяв лист бумаги, посмотрел на свет второй – не осталось ли следов; сколько раз корил себя за то, что приучился нажимать, как заставляли в первом классе; посмотрел и третий лист; здесь – чисто; первые два сжег, пепел спустил в унитаз, вернулся на тахту и, закрыв глаза, долго лежал, наслаждаясь Вагнером; потом набрал номер и сказал:

– Варенку хочу…

Ответа ждать не стал, незачем; фирма веников не вяжет: люди получают большие деньги, но лишь по конечному результату…

Капитан Строилов, возглавивший группу по расследованию обстоятельств убийства Ястреба Михаила Рувимовича и Груздевой Людмилы Васильевны, был высок ростом, по-донкихотовски тощ (хотя, подумал Костенко, мы знаем рыцаря печального образа по фильму, где его сыграл Черкасов; может, в мировом кино есть другие идальго, отличные от нашего, однако теперь иного не примем, привычен), в подчеркнуто элегантном переливно-черном костюме с двумя шлицами (в таких выступают декламаторы во время скучно-официальных кремлевских концертов) и прямо-таки распахнуто-доброжелателен.

– Как я рад, что вы откликнулись на мой к вам призыв, Владислав Романович! – Он стремительно поднялся из-за стола и выбросил длинную руку навстречу Костенко.

(«Он был как выпад на рапире, гонясь за высказанным вслед», – Костенко сразу же вспомнил пастернаковские строки о Ленине и услыхал в себе последние, провидческие слова этой поэмы, написанной в середине двадцатых: «Предвестьем льгот приходит гений и гнетом мстит за свой уход»…)

– Здравствуйте, – ответил Костенко, пожимая ледяную, очень сухую, казавшуюся поэтому старческой ладонь Строилова.

– Меня зовут Андрей Владимирович, – представился капитан. – Устраивайтесь, пожалуйста… Садитесь за мой стол, вам, асу, положено сидеть на председательском месте… А я примощусь на подоконнике; рассказывают, что в молодые годы вы сидели на подоконнике или уголке стола – обязательно с линейкой в руке, правда?

– Правда.

– Можно поинтересоваться – почему?

– Черт его знает… Линейка – метроном, отсчет внутреннего темпоритма… Ногами можно поболтать… Потом, знаете ли, в мои годы сад «Эрмитаж» часто посещали хорошенькие девушки… А я по природе наблюдатель, доставляет радость любоваться прекрасным… По какому поводу искали, Андрей Владимирович? – Костенко устроился на подоконнике и сразу же полез за сигаретами.

– Во-первых, хотел познакомиться с вами. Наслышан, как и все, но ведь работать с вами никогда не приходилось… Во-вторых, хотел посоветоваться о деле… В-третьих, мне сказали, что вы как-то увязываете гибель Зои Алексеевны Федоровой с убийствами Ястреба и Груздевой. Это правда?

– Допустим… Но вы ж в расследовании дела Федоровой участия не принимали…

– Я Зою Алексеевну хорошо знал, Владислав Романович.

– Да? Но если вы ее хорошо знали, то ваша фамилия наверняка была б в ее телефонной книжке…

– Моя фамилия была в ее телефонной книжке, – так же невозмутимо, со странно-доброжелательной улыбкой ответил Строилов. – Более того, я сам вписал в нее свой домашний и служебный номера.

– Это когда было? – Костенко раздавил в маленькой пепельнице окурок и сразу же закурил новую сигарету. – В каком году?

– В том самом, – лицо Строилова резко изменилось, постарело в мгновение. – Они тогда у моего отца собирались, отмечали годовщину Лидии Андреевны Руслановой, все владимирские узники съехались, кто еще был жив…