Пусть все будет, как должно. Настанет время и великолепный певец Малинин, своим голосом и этой песней, будет терзать женские сердца.

— Еще спой!

— Да вы, что? Граждане, вы веселиться собрались, или песни под гитару слушать?

— Спой!

Звонок в дверь, заставил хозяина выйти в прихожую, и тут же появиться в сопровождении соседей сверху. Дядьки и тетки навеселе, но в адеквате, возрастом за тридцать годов, внезапно нагрянули к соседу снизу.

— А у нас балкон открыт. Слышим, артист под гитару классную песню лабает. Ну и… по-соседски спустились послушать. Пустите?

— Пой, Миша!

— Жги, давай!

Твою мать! Ну и выдал, как полагается! А, чего?

А потом еще! И еще! Слава Богу, когда спел «Черные глаза», кто-то умный и не теряющий контакта со временем, выкрикнул:

— Товарищи! Через десять минут Новый год наступит!

— Телек включайте!

На экране телевизора появлялся бровастый, весь увешанный звездами «Героя», генсек и причмокивая губами, поздравил страну и пожелал гражданам всех благ. С началом боя курантов все орали «ура», чокались, и пили шампанское.

Потом уже началось веселье. Одни танцевали, другие смотрели «Голубой огонек» в маленькой комнате, периодически выходя покурить или по другой какой надобности. Время ускорило свой бег, стараясь быстрей пробежать оставшиеся до утра часы, самой волшебной ночи в году.

После веселой, бессонной ночи и теплой квартиры, погода на улице показалась противной и холодной. Скорей бы домой добраться и в люлю. Спать! Только спать!

Пересекая тропинку между двух четырехэтажек, Каретников услышал голос. Кто-то позвал. Оглянулся. На углу дома стояла молодая женщина в характерной, аляповато-цветастой юбке, спускавшейся из-под короткой шубейки до самого низа ног. Черноволосая, красивая, румяная на морозе. Окликнула его.

Надо сказать, что в городе имелась цыганская слобода и Михаил в своем босоногом детстве частенько гостил в ней у таких же как он голоштанных сверстников. Цыгане, такие же люди, как и остальной народ проживающий в Донбассе. Ничем не лучше, но и не хуже других. Только со своими жизненными принципами, ну и соответственно, со своими «тараканами» в голове.

Подошел. Может помощь какая нужна?

— Бахталэс чайюри! Со ту камэс? [13]

— О! Чаворо гаджо [14] говорит на нашем языке?

— Слегка. В вашей слободе у меня друзья имеются. Так, чем помочь?

— Это я тебе помочь хочу. Давай по руке погадаю…

— Ага, всю правду скажешь. Я понял. Слушай, устал, домой хочу, спать хочу. Держи. С Новым годом тебя, манушуваро.

Сунул в изящную ручку червонец, решив поднять настроение «начинающей шувани». А, вдруг толк будет.

— От души!

Кольца золотых серег, мелодично дзинькнули, присоединив свое звучание к развеселому смеху девчонки.

— Ой! Гаджо, потешил! Когда бы это цыганка от денег отказывалась?

Смех оборвался резко.

— Возьми отдарок, парень! — лицо серьезное, в глазах ни капли веселья. — Запомни, когда станет совсем туго, когда подумаешь, что конец приходит, бросишь его на землю со словами — «Рада велит!». Понял ли? Не забудешь?

Потянулась к нему, чуть приподнялась на цыпочках, чтоб уравнять рост. Повязала на шею, прямо между воротником и шапкой простенький лазоревый платочек.

Повторил:

— «Рада велит!».

— Молодец! Иди, спи.

Домой Каретников добрался утром. На часах девять. Войдя в калитку, столкнулся с курившим у крыльца Иваном Прокопичем. Х-хы! Смотри-ка, небось всю ночь колбасился, водку пил, а выглядит «огурцом»! А ведь ему… за полтинник.

— Явился? Пропажа!

— Ага.

— Брата где потерял?

— Девушку провожать пошел.

— Мать тут переживала.

— Догадываюсь.

— Фигня, Мишаня! Не бери в голову, все путем! У нас здесь тоже веселуха была.

— Это как?

— А так! Дети в час спать легли, ну а мы все после трех. Ясно дело, праздник, вымотались. Батяня твой, с Лехой и Василем, покурить вышли.

— Ну, и?

— Ха-ха! Покурили. Замок-то на двери, твой дед, английский повесил. Вышли и дверь захлопнули. Вот почитай с трех до пяти вокруг хаты и бегали. Как не замерзли?

— Так ведь мороз всего градусов семь, не больше, и ветра нет. Чего ж тут мерзнуть?

— Ну да, ну да. А ты спроси, в чем они одеты были.

— И в чем?