Шрифт:
Воспроизведение двойника Льва Николаевича было поручено мне.
Участие в задуманной затее меня несколько смущало. Я опасался возможности произвести на Льва Николаевича неприятное впечатление изображением пародии на него же самого, да и, кроме того, не был уверен в самом успехе такого замысла. Могло получиться что-нибудь очень нехудожественное. Тем не менее участвовать в затее я согласился. Татьяна Львовна добыла блузу и кушак Льва Николаевича. И вот у них во флигеле, вечером, вся наша компания оделась в соответствующие изображаемым лицам костюмы и загримировалась. У всех грим оказался удачным и, кажется, одним из лучших у меня.
Заранее была сделана по портрету Льва Николаевича борода, очень искусным гримером, известным Яшей Гремиславским (ныне гримером Художественного театра), им же были наложены по портрету Льва Николаевича черты лица, и получилось из моего лица нечто очень схожее с Львом Николаевичем [207] .
Но, несмотря на все старания гримера, ни один парик не усиливал сходства моего лица с портретом Льва Николаевича, напротив, как бы схожи волосы парика ни были с волосами Льва Николаевича, сходство с ним моего лица париком убивалось. И я решил оставить свои собственные волосы.
207
Неточность. Гримировал Лопатина Л. О. Пастернак в своем московском доме. Он так вспоминал об этой затее молодежи с «ряжеными»: «Было придумано, что когда вечер будет в полном разгаре, явятся новые гости, замаскированные под самого Льва Николаевича и бывавших в доме знаменитых людей, друзей дома: А. Г. Рубинштейна, Репина, профессора Захарьина (известный московский врач). „Толстой“ подойдет к настоящему Толстому, хозяину дома, „Антон Григорьевич“ сядет за рояль, начнутся танцы… Лопатин должен был быть Львом Николаевичем. Загримировать его было легче, чем других, ибо строй его головы (как я знал по моим наброскам с него), череп, лоб очень напоминали Толстого, и с помощью грима получился изумительный „второй“ Лев Николаевич. А когда Лопатин одел блузу Льва Николаевича, которую Татьяна Львовна втайне, скрыв от отца, дала ему, – эффект получился еще разительнее» (Пастернак Л. О. Записи разных лет. М.: «Советский художник», 1975. С. 184).
Одевшись в блузу Льва Николаевича, надев его пояс и засунув руки за пояс, я со всей компанией направился в залу.
Тут были: известный профессор Захарьин (его изображал А. А. Федотов), Антон Рубинштейн (В. А. Маклаков), Владимир Соловьев (А. В. Цингер), Лев Лопатин (В. Е. Ермилов), И. Е. Репин (В. К. Молодзиевский), А. А. Брандуков (Д. П. Сухов).
Мы входили в залу постепенно. Первыми появились Владимир Соловьев и Лев Лопатин. Не все сразу заметили, что это маскарад ‹…›.
Следующую пару составляли Рубинштейн и Брандуков. За ними вошли Захарьин и Репин.
Лев Николаевич стоял в дверях гостиной и с большим интересом смотрел на входящих. Последним вошел в залу я. Мое появление сначала произвело среди присутствовавших видимое смущение, но тотчас же сменившееся шумным одобрением.
Под шум аплодисментов я подошел ко Льву Николаевичу. Он подал мне руку. И вот, под общий громкий смех, общие аплодисменты и визг детей, два Льва Толстых жали друг другу руки. Сам Лев Николаевич разразился заразительным смехом и с добродушным любопытством начал осматривать меня.
– Блузу-то откуда вы взяли? – спросил он.
– Тайно похитили у вас ‹…›.
Весь этот вечер Лев Николаевич был очень весел. Грим оказался настолько правдоподобным, что когда начали приезжать группы ряженых, а я стоял у лестницы и встречал приезжавших, то маски с благосклонным любопытством всматривались в меня и отдавали мне самый почтительный поклон, очевидно, принимая меня за подлинного Льва Николаевича. Я отвечал на поклоны, стараясь в манерах симулировать оригинал. И надо было видеть крайнее недоумение, когда гости тут же следом встречали другого Льва Николаевича.
Мне все-таки было неловко изображать собою подобие Льва Николаевича перед его собственными глазами. Но он, кажется, не находил ничего в этом неприятного для себя и сам восхищался удачною пародией на себя ‹…›.
В. Н. Давыдов
Из воспоминаний актера
В конце восьмидесятых годов минувшего века, живя в Москве, я получил приглашение от московских студентов принять участие в устраиваемом ими концерте. Я согласился. Но мне не хотелось читать на студенческом вечере ничего избитого и банального. И моя мысль невольно остановилась на толстовской «Власти тьмы», которая ходила тогда по рукам и возбуждала всеобщий интерес, но была еще под запретом для исполнения на сцене [208] .
208
Драма «Власть тьмы» была написана Толстым в конце 1886 г. в сравнительно короткое время: в октябре началась работа, а в декабре Толстой уже правил корректуры. Впервые напечатана: Сочинения гр. Л. Н. Толстого. Часть 12. М., 1886. Горячо встреченная русским обществом, пьеса в том же 1886 г. была запрещена для постановки на сцене, а в марте 1887 г. последовало еще более категорическое вторичное запрещение. Близившиеся к завершению репетиции в Александринском театре были прерваны. Этому решению, на долгие годы закрывшему доступ пьесе на русскую сцену, предшествовали ожесточенные нападки на новое произведение Толстого со стороны официальных и церковных кругов. Особенно зловещую роль в этой травле автора «Власти тьмы» сыграл обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев (см.: Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. Л., 1929. С. 243–244; Победоносцев К. П. Письма Победоносцева к Александру III: в 2 т. Т. 2. М., 1926. С. 130–134). Впервые «Власть тьмы» была поставлена в 1880 г. на сцене «Th'e^atre libre» в Париже, на русской же профессиональной сцене – лишь в 1895 г.
Мне и засело в голову: нельзя ли прочитать на студенческом вечере какую-нибудь сцену из «Власти тьмы»?
Чтобы осуществить эту мысль, я и решил поехать ко Льву Николаевичу, жившему тогда в Москве, в Хамовническом переулке. Я хотел попросить у него разрешение на публичное исполнение некоторых сцен из «Власти тьмы» и как бы проэкзаменовать себя: так ли я выражаю в своем чтении замысел автора или не так.
Приехал я к обожаемому с детства писателю с большим душевным волнением и вошел в его дом прямо-таки с трепетом.
В передней меня встретил учтивый слуга и спросил: кто я и кого желаю видеть. Я сказал.
Слуга куда-то ушел, и через некоторое время вышел ко мне один из сыновей Льва Николаевича в юнкерской форме. Он тоже спросил меня, кто я и что мне нужно, и, получив ответы, тоже ушел куда-то.
Через минуту вышла жена Льва Николаевича, графиня Софья Андреевна, и подробно начала расспрашивать, с какой целью я приехал. Я все объяснил ей, как мог. Тогда она попросила меня к графу.
Сколько помнится, я прошел через зал, потом по узкому коридору, из которого по лестнице спустился вниз и очутился, наконец, в своеобразном кабинете великого писателя. Кабинет выходил в сад. Дело было зимою, и за окнами белел снег. Помню небольшую с низким потолком комнату, более чем скромно убранную, с небольшим письменным столом и широким клеенчатым диваном. Лев Николаевич сидел за столом в темной блузе, спиною к двери, и что-то писал. При моем входе он обернулся и приветливо встретил меня.