Одиннадцать дощечек
вернуться

Гордиенко Юрий
Шрифт:

1945

Рикша

Трубил, трубил, трубил рожок,Двоились уличные дали,Дымясь, асфальт подошвы жег,Мелькали стертые сандальи,Холодным потом рикша мок,И целый день – в тоске ли, в злобе льБежал… И убежать не могИз полированных оглобель.

Мукден, 1946

«…»

* * *
Разве я тебя любил сначала?Разве я с тобою был знаком?Мы толклись, как лодки у причала,Схваченные вдруг одним замком.Что желать им? Что им вспомнить за день?Кроме жалоб в скрепках и болтах,Кроме небольших толчков и ссадин,Кроме шрамов мелких на бортах?Их союз бесплоден был и скучен,Были дни и ночи не милы:Только нудный-нудный скрип уключин,Только привкус моря и смолы.

1953

Поэт

В. А. Луговскому

В первоначальной редакции стихи эти не имели посвящения, хотя, когда писались, имелся в виду, конечно же, Луговской. Портрет старого поэта списан с него, но, пожалуй, не только с него. Мне казалось, что тут есть некое обобщение.

Не зная, что Владимир Александрович ведал стихами в «Октябре» – известном толстом журнале, – я оставил в редакции это и ещё два стихотворения и уехал в Туркмению. Там я узнал о смерти Луговского в Крыму.

По возвращении из Ашхабада я зашел в редакцию «Октября». Мне сказали:

– Ваши стихи были последними, которые он посмотрел перед отъездом в Крым. Два их них он одобрил. А вот об этом, о «Старом поэте», ничего не сказал…

Иль одинокоСтало вдруг поэту,Иль старость одолела,Как беда?Он по перрону,Как по кабинету,Шагает не спешаТуда-сюда…Он никого не ждет.И тем не менееПришел сюда,Не зная почему.Как будто этим скорымИз ТуркменииМогла вернутьсяМолодость к нему.То красный и зеленый,То лиловый —Мелькают светофоры вдалеке.А он все ходит, все глядит,Суровый,ТяжеловатыйИ косматобровый,С увесистою палкою в руке.Пусть смерть близка!Старик её обманет.Не зря когда-тоБыл он крепко сшит!Хозяин тростиДнем и ночью занятОгромною работой.Он спешит.И жизнь своюПереживая заново —Любовь, походы,Звезды и пески,Друзей, врагов, – все, всеС начала самогоПером заноситВ беглые листки…Наступит день —Придет сосед проститься,Его друзьяЕму закажут гроб,Большой закажут гроб,Чтоб уместиться, —Как арсенал,Или бездонный грот.Оставив близких,Чуждый миру вещности,Всё завершив,Покоясь, он лежит…Жизнь не ему уже, не им,Но вечности,Воскреснув под пером,Принадлежит.

1956

Верблюжонок

Зимой верблюжонка верблюдицаПокинула у шалаша.Попонкой – боясь, что простудится, —Хозяин укрыл малыша.Заботу хозяина-шорникаПочуяв, он вздрагивал кожей,На маленького беспризорника,Забытого всеми, похожий.Тянулась тропа караваннаяЗа гребень песчаной гряды,И вьюга стирала нежданнаяБольшие – в тарелку – следы.

1957

У подножия Копетдага

Я остаюсьВ предгорьях Копетдага,В краю минувшей только что беды,В том городке,Где не ступить и шага,Чтоб не наткнуться на её следы.Днем у ларькаПод полотняной сеньюШумит старик,С которым пиво пью,И глухо плачет:В ночь землетрясеньяВ квартале этомПотерял семью.То здесь, то там —Труба печная в грудеСтекла, бетона, битых кирпичей…Был дом и сад,Где обитали люди,И – ни души…Сад неизвестно чей.В нем не журчат арыкиИ безгласныБезлистые березки-голыши…Ты жить со мнойВ том городе согласна?Ответь не вдруг.Подумай, Не спеши.Ведь, может быть,Из недр земли осеннейТо, страшное,Оно придет опять,Опять придет…И в ночь землетрясеньяС тобой насНе успеют откопать.Лишь подтвердитКазенная бумага,Что найденыПод рухнувшей стеной…Скажи мне,У подножья КопетдагаТы и теперьСогласна жить со мной?

1957

Афродита

Как, однако, живучСкептицизм в человеке!Он родился во мнеПеред классной доской.Думал я: что плетутЭти древние грекиО какой-то богинеИз пены морской?Чудаки!Но, считая себя эрудитом,По-мужски свои волосыДыбя ершом,Я запомнил,Что звали ее АфродитойИ что в книгахРисуют ее нагишом.Лишь вчераЯ поверил тем грекам,Не прежде,Бросив книги, друзейИ уют городской,В сорок летНа пустынномНочном побережье,Когда ты выходилаИз пены морской.

1958

Зимняя сказка

Когда-тов теплой кухне, при огне,уставшему кататься на салазках,мне бабушкарассказывала сказкуоб очень дальнейсеверной стране.На старой – шальи мягкой шерсти козьей.Она сидитв своей спокойной позе.И верилось, что бабушка права:что звукизамерзают на морозеи льдинкамистановятся слова,что можно ихвезти с собой в каретеза сотни верст,и если, говорят,внести в теплонемые льдинки эти,они оттают изаговорят…Я стал большим,я в мир ушел из дома.И побыватьпришлось однажды мнев той,по рассказам бабушки знакомой,в той очень дальнейсеверной стране,где ты жила…Что было между нами?Обутые в мохнатые кисы,бежали, чтоб согреться, за санямии терли побелевшие носы.Я помню смех твой,ласковый и тихий,поющие по снегу полоза,твои большие,как у оленихи,с огромными ресницамиглаза…Весной, когдасломала с громом льдиныи в океан их вынесла река,простились мы,и я легко покинул,охотничий поселок в три дымка.Слова любви твоей,твоей печали,из песни той,что пела ты, грустя,казавшиеся льдинками вначале,оттаяли в душеи зазвучалив краю иноми много лет спустя.На даче, в Подмосковье,при огне,уставшему кататься на салазках,я внуку пересказываю сказкуоб очень дальнейсеверной стране.Я говорю,в привычной сидя позеи щурясь на горящие дрова:– Там звукизамерзали на морозеи становились льдинкамислова…