– Этот Блюмкин был редкая сволочь, – поддержал его возмущение Николай Григорьевич, обращаясь больше к Анне Ивановне, – сидел в ресторане и смертные приговоры подписывал. А потом пьяный по Москве в открытом автомобиле катался, весь в черной коже и с маузером в руке на отлёте.

– И правильно его расстреляли! – вынес приговор Олег.

Анна Ивановна и Николай Григорьевич лишь покачали головами с укоризной на такую кровожадность.

– И что же, в этой фильме так прямо и показывают, как людей расстреливают? – осторожно спросил Николай Григорьевич.

– Нет, – отмахнулся Олег, – но это и так ясно.

– Сообразительная молодёжь пошла! – усмехнулся Николай Григорьевич, вновь поворачиваясь к Анне Ивановне. – Всё ей ясно! Блюмкин вон трудился ещё лет пятнадцать, не покладая рук, а так ничего и не понял.

«Заливает», – подумал Олег и спросил, продолжая экзамен:

– А вот там женщина ещё была, противная такая, с поджатыми губами, в кожаной куртке…

– Ну, если в кожаной куртке, тогда, наверно, Спиридонова, – вставил Николай Григорьевич, которого всё больше забавлял этот разговор.

– Вот-вот, Спиридонова! – подтвердил Олег.

– Мария э-э-э Александровна, если не ошибаюсь, – уточнил Николай Григорьевич.

– Наверно, – отмахнулся Олег от несущественных деталей, – но уж её-то точно?!

– Кошмар! – воскликнул Николай Григорьевич, обхватив голову руками. – И ведь такие мальчишки, года на три-четыре постарше, с такими вот мыслями командовали в гражданскую полками!

– Нет, дед, ты мне скажи! – теребил его Олег.

– Да выпустили её почти сразу. Милые бранятся – только тешатся, – пояснил Николай Григорьевич, уловив недоверчивость во взоре внука, но недоверчивость не исчезла, и Буклиев, поставив жирную точку: – одна шайка! – вновь повернулся в Анне Ивановне. – К вопросу о Спиридоновой. Мальчишки, конечно, в гражданскую покуролесили, но до женщин им далеко. Самые жестокие и злобные – это были женщины! Фурии, одно слово. Всякие там Спиридоновы, Рейснер, Коллонтай…

– Посол Советского Союза, – напомнил о своем присутствии Олег.

– Политическая грамотность подрастающего поколения просто поражает! – всплеснул руками Николай Григорьевич. – Я в его возрасте таких слов не знал! Кстати о Коллонтай. Что она с матроснёй вытворяла…

Но тут Анна Ивановна яростно замахала руками, выпроваживая внука. А сама устроилась поудобнее, потому что если уж Николая Григорьевича «понесло», то надолго и с подробностями явно не для детских ушей.

Но такое случалась редко даже в либеральные шестидесятые годы, даже в старости. Что уж говорить о сороковых – о своей прошлой жизни, включая невинные детские годы, и о своих мыслях, кроме погоды, да и то без увязки с видами на очередной рекордный урожай, Николай Григорьевич молчал как партизан. На работе он говорил о работе да иногда, для поддержания общежитейского трёпа, ворчал о жене; дома он стоически выслушивал жалобы Анны Ивановны на жизнь, дефицит, сына да иногда, для поддержания разговора, ворчал о работе. Но это было только частью Системы – в отличие от его предшественника, Крюгера, у Буклиева была своя Система выживания в государстве победившего пролетариата. Важнейшим её элементом была постоянная смена места работы и жительства. Проведя обширные статистические исследования, Николай Григорьевич установил, что безопасный срок нахождения на одном месте – один год. Право же, непорядочно, не по-людски писать донос на малознакомого человека, надо сначала познакомиться, желательно, семьями, узнать человека поближе, водки вместе выпить, поговорить душевно о наболевшем, а уж потом, каким-нибудь прекрасным солнечным утром вдруг осознать – всё, не могу больше молчать! Вот на всё это знакомство, питие водки и подходы к душевным разговорам давал Буклиев коллегам и квартирным хозяйкам ровно один год, после чего решительно и бесповоротно исчезал, какой бы привлекательной и приятной не казалась ему складывающаяся жизнь. Естественно, что каждый раз Буклиева переводили на укрепление, направляли на отстающий участок, бросали в прорыв, не считаясь с его желаниями, а он лишь дисциплинированно подчинялся приказу партии и государства. Конечно, это требовало от Николая Григорьевича определённых усилий, тут в ход шли знакомства, питие водки и проникновенные разговоры о том, что годы идут, а сделано ещё так мало, что хочется чего-то нового, крупного, что хочется послужить народу, пока есть силы. Действовало безотказно.

Когда после пятнадцатилетних систематических метаний по стране Буклиев осел в Куйбышеве, жить стало ещё сложнее – за периодические смены работы могли, не приведи Господь, записать в «летуны», но всё как-то обходилось. Помогали командировки, конечно, не в столицу, не в крупные города, чтобы не возбуждать зависть у сослуживцев, а в какую-нибудь Тьму-Таракань, куда только под дулом пистолета, а вот Буклиев едет, ворча и стеная, но едет, на месяц, на два – ох, тяжеленько, но надо, кто как не мы?! На деле же командировки эти не были ему в тягость – привык к мелким житейским неудобствам. Шум подвыпившей компании в общежитии или гостинице не мешал предаваться размышлениям над книгой, а вот семейная жизнь его, старого и убежденного холостяка, утомляла, от кого угодно мог уползти в свою скорлупу, а от Анны Ивановны не удавалось. Хорошая, конечно, женщина, но – женщина, и этим всё сказано! Да и с другой стороны посмотреть: командировочные. Тогда командировочные были не то, что в благополучные брежневские годы. Точнее говоря, были они точно такие же, но жизнь была дешевле. Хватало их и на ужины в ресторанах, и на мелкие покупки по хозяйству, а при некоторой скромности в желаниях и изворотливости так даже ещё и оставалось на заначку. Весьма существенное подспорье, так как деньги, как мы уже упоминали, в руках у Анны Ивановны не держались.

Да, великая вещь – Система. С Системой, если повезёт, при всех властях можно жить. Поэтому, когда у Володи начались неприятности, когда к сорок восьмому пошла вторая волна «посадок» и опять стали «ждать», Буклиев приподнял перед женой завесу, посвятил её, насколько требовалось, в тайну, и Анна Ивановна, скрепя сердце, признала, что – да, так надо, что это не игра, а если и игра, то такая, где голова на кону. Но обо всём по порядку.

Почему – Гарри? Откуда взялось это прозвище, на всю жизнь прилипшее к Рихарду-Володе? Да сама Анна Ивановна и пришпилила. Когда ещё сын только пошёл в бурный рост и мелкие хулиганства, Анна Ивановна пожаловалась приятельнице: «Что будет? Что делать? Прямо Принц Гарри какой-то!» Откуда всплыло это bon mot, напрямую из Шекспира или опосредованно из «Бесов» Достоевского, не суть важно, слово вырвалось и пошло гулять по квартирам знакомых, по двору, по улице. Но Принц Гарри – слишком длинно, по законам жанра что-то должно было выпасть, пропал Принц, остался – Гарри. Так и только так. Никому, даже ближайшим друзьям, не приходило в голову назвать его, например, Гариком, только – Гарри. Только новый участковый или опер попервой могли поинтересоваться Рихардом Крюгером или, позднее, Владимиром Буклиевым, но и они быстро привыкали, и вскоре раздражённо кричали: «Где этот долбанный Гарри?» Даже Анна Ивановна, долго возмущавшаяся этим нелепым, невесть откуда взявшимся прозвищем, и то смирилась, и часто кричала с балкона, призывая обедать сына, занятого чем-то своим в сарае: «Гарри-у-у-у!» (Как ненавидел Гарри это раскатистое, долгое у-у-у в конце! Но он мог хоть дать «плюху» за усмешку, а каково было смирному Олегу, которого тоже не миновало это ненужное, непонятное, а, главное, смешное у-у-у. И никак было не объяснить это Анне Ивановне.)

Да и внешне парень, по общему признанию, был вылитый Принц Гарри, хотя портретов этого исторического персонажа никто никогда не видел. Высокий, так что мог позволить себе снисходительно объяснить уличным мальчишкам, начитавшимся Майн Рида, Фенимора Купера и Стивенсона: «Что? Шесть футов? Да пониже меня будет, так, до бровей». Тонкий, гибкий, с потаённой силой в неприметных мышцах рук, спины, ног – опытный человек чуял, не связывался, а неопытный платил за ученье собственными боками. Узкое длинное лицо, и нос подстать, с лёгкой горбинкой, светлые, но без желтизны, без рыжинки, волосы, а к ним серые глаза, губы немного подкачали, излишне тонковаты, но всегдашняя готовность раздвинуться, приоткрыться в улыбке скрадывала этот недостаток. Если и не вылитый Принц Гарри, то уж точно Крюгер, naturlich.