Волну разгула Гарри сбила Машенька. Опять же упреждая события, скажем, что только опытному пловцу в человеческом море было понятно, что неистовство стихии пошло на убыль, валы, постепенно сникая, катили ещё лет пять, и лишь когда пришел срок, море успокоилось и, засверкав в лучах выглянувшего солнца, стало одаривать всех вокруг теплом и лаской.

А началось всё с пустяшной просьбы начальника партии погожим весенним днем, накануне выезда в поле.

– Гарри, сбегай вот по этому адресу, – сказал Сардановский, потягивая клочок бумаги, – я тут договорился с местными, чтобы нам повариху выделили на сезон, помоги ей вещи перенести.

– Сама что ли не принесёт? – расслабленно процедил Гарри, раскинувшийся на лавке с подставленной солнцу свежевыбритой – перед отъездом – физиономией. – Больная? Так нам больные поварихи не нужны!

– Давай, вставай, не ленись. Хорошая женщина и здоровая, но живет далеко, на самом краю города, отчего бы не помочь.

– Молодая? – поинтересовался Гарри, не меняя позы.

– С каких это пор ты на возраст стал обращать внимание? – усмехнулся Сардановский.

– Мне, конечно, это всё равно, главное, чтобы человек был хороший. Но вдруг – заслуженная пенсионерка, тут я – пас.

– Не пенсионерка, – успокоил Сардановский.

Гарри, наконец, встал, взял бумажку, прочитал адрес, скривился – у чёрта на рогах! – и вразвалочку пошел со двора.

– Марию Вергунову спросишь! – крикнул ему в спину Сардановский.

Гарри шел навстречу своей судьбе по улицам города Павлодара, насвистывая и размышляя, и размышляя отнюдь не об этой неизвестной ему поварихе неопределённого возраста и физических кондиций, а о том, что весна пятьдесят четвертого – это не весна пятьдесят третьего, тогда робкие ростки надежды не смели пробиваться сквозь панцирь всенародной горечи от Великой Утраты, а сейчас все, по крайней мере, у них в партии, живут ожиданием перемен. Странные мысли для молодого шалопая!

Путь Гарри предстоял не близкий, поэтому нам хватит времени, чтобы рассказать немного о семье Вергуновых. Жили они в Павлодаре на поселенье, высланные четверть века назад из Томска, из Сибири, кому сказать – не поверят. Вот вам опровержение буклиевской Системы – и в Сибири можно загреметь. Но ведь Николай Григорьевич всегда подчеркивал, что по Системе можно выжить, только если повезёт. Опять же, везение – понятие диалектическое, индюк тоже думал, что ему повезло с хозяевами – так кормят! – а чем кончилось? Так и с Вергуновыми: с одной стороны, конечно, не повезло, но с другой… Но обо всём по порядку.

Глава семейства Корней Митрофанович Вергунов происходил из крепкой крестьянской семьи, перебравшейся в Сибирь из Тамбовской губернии [6] сразу с началом Столыпинских реформ. Но не лежала у Корнея душа к крестьянскому труду, и подался он на золотые прииски [7] , даже не сильно поругавшись с отцом – работников в семье хватало. На приисках работящего и хваткого парня выделили, поставили через несколько лет мастером, а уж под самую революцию хозяин определил его управляющим на один из приисков, не из самых больших.

К тому времени Корней уже оженился, взял жену по родительской воле – чай, родные, плохого не посоветуют! – и был счастлив в браке. Настасьюшка мужа чтила и, считай, каждый год приносила приплод, вначале – двух сыновей, наследников, а потом, как опомнилась, – не то время грядет! – и выдала на-гора шесть дочек. Сыновья-то сгинули в войну, а дочки потешили внуками.

И новая власть Корнея пока не трогала. Конечно, комиссара приставили, но тот всё больше на митингах глотку драл, а дело на Корнее лежало. Так бы и шло всё своим чередом, благо и происхождение Корнея было правильное – из крестьян, да вмешалась большая политика в лице компании Lena-Goldfields. Компании этой до революции принадлежали знаменитые золотые россыпи на Лене (и россыпи, и река обрели бессмертие в псевдониме вождя мирового пролетариата). После Октябрьской революции эти россыпи экспроприировали, оборудование, как положено, разворовали. С введением НЭПа большевики предложили эти россыпи в концессию – её же бывшим владельцам! И те клюнули на очень выгодные условия: компания должна была завести и установить новое оборудование, драги и всё такое прочее, наладить производство, а потом могла распоряжаться всем добытым золотом на самых льготных условиях, уступая лишь малую часть большевикам по ценам мирового рынка. Правда, в договор большевики ввели маленькую оговорку, что добыча должна превышать определенный минимум в месяц; если добыча упадет ниже этого минимума, договор расторгается и оборудование переходит в собственность Советов. При этом советские власти без труда навешали лапшу на уши концессионерам, что их главная забота – как можно большая добыча, и они должны оградить себя от того, что концессионер по каким-то своим соображениям захотел бы «заморозить» прииски. Компания признала это логичным и этот пункт без долгих раздумий приняла – в её намерения отнюдь не входило «замораживание» приисков, наоборот, она была заинтересована в возможно более высокой добыче.

Дорогое и сложное оборудование завезли и установили, английские инженеры наладили работу, и прииски начали работать полным ходом. Когда Москва решила, что нужный момент наступил, были даны соответствующие директивы, и «вдруг» рабочие приисков взбунтовались. На общем собрании они потребовали, чтобы английские капиталисты увеличили им зарплату, но не на 10 или 20 %, что уже граничит с наглостью во всех цивилизованных странах, а в двадцать раз. Это требование сопровождалось и другими, столь же нелепыми и невыполнимыми. В ответ на обескураженное молчание капиталистов была объявлена всеобщая забастовка.

Представители компании бросились к местным советским властям. Им любезно объяснили, что у нас власть рабочая и рабочие вольны делать то, что считают нужным в своих интересах; в частности, власти никак не могут вмешиваться в конфликт рабочих с предпринимателем и советуют решить это дело полюбовным соглашением с профсоюзом. Переговоры с профсоюзом, понятно, ничего не дали, и представители компании полетели в Москву, где им столь же любезно объяснили, что рабочие у нас свободны и могут бороться за свои интересы так, как находят нужным. Забастовка продолжалась, добычи не было, и Главконцесском был вынужден, с глубочайшим сожалением, расторгнуть договор с Lena-Goldfields из-за несоблюдения условий, пункт такой-то.