И тут, вместо ликования по поводу Победы, он чуть было снова не угодил за решетку. Лев Львович был необыкновенно импозантен и пользовался сокрушительным успехом у дам… Случилось так, что в эти великие дни в Советский Союз прибыла супруга Черчилля Клементина. Была она с визитом и в Ленинграде. Партийное начальство отрядило Ракова, свободно владеющего несколькими языками, сопровождать ее в Эрмитаже и прочих очагах культуры. Раков и его серебристая каракулевая полковничья папаха произвели большое впечатление на гостью. Тут воспоминания расходятся. Одни утверждают, что Лев Львович снял с головы и преподнес госпоже Черчилль эту папаху. Другие говорят, что он потребовал то ли у ЦК, то ли у обкома партии подарить ей такую же. Важно не это, а то, что, приземлившись в Лондоне, госпожа Черчилль дала в аэропорту краткую пресс-конференцию, сказав: «Если бы все коммунисты были такими же интеллигентными и любезными, как господин Раков, мир не боялся бы коммунизма». Последовало много неприятностей, но посадить Льва Львовича они не решились.

Удобный случай представился четыре года спустя. В 1949 году Раков, будучи основателем и директором Музея обороны Ленинграда, попал в эпицентр «Попковского дела», когда Сталин в очередной раз расправлялся с ленинградской администрацией. Льва Львовича обвинили в том, что под видом экспонатов музея он хранит оружие.

Вернулся он в Ленинград в 1956-м. Весенним утром позвонила нам его жена Марина Сергеевна, незадолго до этого вернувшаяся из кокчетавской ссылки, куда она попала как член семьи врага народа. «Лев Львович сегодня приезжает!» Я помню до сих пор ее звенящий срывающийся голос. Они с мамой помчались по комиссионкам и за полдня купили полный гардероб: костюм, рубашку, галстук, ботинки и даже платочек в нагрудный карман пиджака. Лев Львович слыл франтом среди друзей. Было решено, что прямо с вокзала Марина Сергеевна привезет его к нам – в их коммунальной квартире не было ванной. Мы умолили наших соседей отложить стирку белья до завтрашнего дня и затопили дровяную ванную колонку.

Нуля сварила рассольник и нажарила сковороду тающих во рту котлет. Лев Львович, изможденный, обросший, в зэковском ватнике, тяжелых сапогах, с лиловым шрамом через всю щеку, вошел в квартиру, коротко поклонился и сказал: «Приветствую вас, но руки не подам, я грязен и омерзителен». Не раздеваясь, проследовал в ванную. За ним прошла Марина Сергеевна, неся на вытянутых руках новую одежду. Они провели в ванной около часа. Среди плеска воды и фырканья до нас доносились его торжествующие крики: «Блаженство рая!» Вышел он элегантный, благоухающий и неимоверно постаревший. Боком сел за стол, молча выпил рюмку водки, мельком взглянул на шипящую сковороду с котлетами и вдруг, уронив голову на стол, громко и страшно зарыдал…

Будучи директором Ленинградской публичной библиотеки, Лев Львович в соавторстве со своим другом Альшицем написал две пьесы. Одна из них, «Опаснее врага», очень острая по тем временам, была поставлена Акимовым в Театре комедии. Они также организовали гигантский розыгрыш, объявив, что нашли в архивах Публички 10-ю главу «Онегина». Чтение было организовано у нас дома при большом скоплении гостей. Юрий Михайлович Лотман, знаменитый пушкинист, которому кто-то показал это произведение, сказал, что текст безупречен, и придрался только к одному слову, которое в ту эпоху не могло быть написано Александром Сергеевичем. К сожалению, я этого слова не помню.

Бывал у нас художник Натан Альтман, автор знаменитого портрета Анны Ахматовой, часто наведывался знаток анекдотов, веселый и задорный Виталий Лазаревич Гинзбург, будущий нобелевский лауреат, пытавшийся популярно объяснить мне тайны поведения жидкого гелия при сверхнизких температурах.

Приходили писатель Михаил Эммануилович Козаков с Зоей Александровной Никитиной. С их сыном Мишей Козаковым мы дружили всю жизнь. Вместе были в эвакуации, в писательском интернате, в группе дошколят. Наши кровати стояли рядом, и нам полагался один ночной горшок на двоих.

Частыми гостями бывали Борис Михайлович Эйхенбаум с дочерью Ольгой Борисовной. С Эйхенбаумом, историком и теоретиком литературы, у меня связана забавная история. Нам было задано домашнее сочинение по Толстому на вольную тему. Я выбрала «Образ Анны Карениной», хотя мы ее не проходили. В тот вечер к нам пришли гости, и я извинилась, что не могу ужинать со всеми, потому что мне надо срочно накатать сочинение. «О чем будешь катать?» – спросил Борис Михайлович. Услышав, что об Анне Карениной, он загорелся: «Ты не возражаешь, если я за тебя напишу? Хочется знать, гожусь ли я для девятого класса советской школы».

За сочинение Эйхенбаума я получила тройку. Учительница литературы с поджатыми губами спросила: «Где ты всего этого нахваталась?»

…И еще хочу вспомнить одного маминого знакомого. Он никогда не был у нас дома, я видела его всего несколько раз, в Молотове, во время эвакуации. Но я запомнила этого человека на всю жизнь. Впрочем, лучше я дам слово маме. Она написала о нем в своей книге.

Однажды в вестибюле гостиницы «Семиэтажка» я увидела невысокого большеголового человека с шевелюрой жестких курчавых волос. Поравнявшись со мной, он остановился, кинул на меня – словно уколол – острый взгляд, ухмыльнулся и быстро засеменил к выходу.

– Кто это? – спросила я администратора.

– Как, вы не знаете? Это Вольф Мессинг, он вчера приехал.

– А-а-а, – понимающе кивнула я, хотя это имя мне ничего не говорило.

Вскоре состоялось первое выступление Мессинга. Помню мысленное задание, данное ему из зрительного зала: подойти к одной даме в третьем ряду, вынуть из ее сумки паспорт, принести на сцену, раскрыть, прочесть вслух имя и фамилию и вернуть владелице.

Когда Мессинг, поднявшись на сцену, раскрыл паспорт, из него выпала фотография.