– Жизнь такая... Вопрос: а он, случаем, не тот самый гуру, ради которого ты продала дедов орден? Не он ли пил с твоим дедом на даче в тот злополучный вечер? Или ты с ним, с дедом, один на один?

На миг она испуганно уширила глаза, но сейчас же закрыла их наглухо выпуклыми, классическими веками мадонны Литты и, загнав себя в слепоту, с деланной небрежностью бросила:

– Придумаешь тоже... Плохо знаешь деда. Он не рвался к общению. Сам по себе жил. Моя бабка, его жена, умерла, и гармония его жизни нарушилась навсегда. Он писал, писал...

– А когда пил?

– Когда хотел.

– Мог пить с посторонним?

– Ни за что. Он же не был алкоголиком. Кое когда, по случаю - это да... Ты что, всерьез думаешь, что он умер не своей смертью?

Во мне встрепенулся баклан, углядевший серебристый блеск рыбины у самой поверхности вод...

– Почему ты, Люба, решила, что я думаю именно так?

Она сморгнула. Она оттягивала ответ на простенький, в сущности, вопрос. Поискала глазами, обнаружила пачку сигарет, вынула одну, сунула в рот, закурила. Сигарета была длинная, тонкая, темная. Особенная, значит.

– Я-я-я?
– протянула с излишней наивностью, как ребенок, которого уличили во лжи.
– Я вовсе так не думала...

Теперь мне, уже вцепившейся в свою добычу "мертвой хваткой", следовало долбануть её в самое, простите, темечко:

– Когда ты была на даче деда в последний раз? В тот день, когда он умер? Или когда? Может быть, ты видела, с кем он пил?

Ее прекрасные глаза сверкнули искрой ненависти. Она сдернула с ноги босоножку. Мне показалось на миг, что сейчас она швырнет этот предмет прямехонько в меня. Но она швырнула босоножку в дальний угол и сказала:

– Оля-ля! Какие мы проницательные! Какие мы Шерлоки Холмсы! Как нам хочется, чтоб наша сочиняйка имела бешеный успех у читающей публики! Чтоб заголовочек был убойный: "Внучка Люба убила деда-писателя!"

Я переждала, глядя в сторону, где висела фотография Любы во всем белом на фоне Эйфелевой башни.

– Люба, - отозвалась не вдруг.
– Ты в Париже была? Почему не осталась там? Зачем вернулась в нашу разруху? Уж с твоей-то красотой тебя непременно взяли хоть куда...

Девушка увяла от этих моих слов, поджалась, обняла сама себя прелестными длинными руками с точеными пальцами:

– Взяли бы точно... Уже предложили... Сказочный контракт... Но...

– Любовь?

– Она самая...

– Не очень счастливая?

– Ну-у... Любовь и есть любовь. Ради неё я регулярно свечусь по телеку, рекламирую крем для лица.

– То-то я подумала, что видела тебя где-то...

– Я, я! "Если вы пользуетесь обычным кремом, то не удивляйтесь, что ваша кожа становится очень сухой, и на ней начинают появляться морщины. Ночной крем для лица с витамином Е и экстрактом ромашки оказывает восстанавливающее и успокаивающее действие, обогащает вашу кожу необходимыми питательными веществами..." ну и тому подобное...

– Он тебя не любит, что ли?
– стукнула я её прямо в лоб.

– По-всякому, - откликнулась она тусклым голосом.

Конечно, я негодяйка, если и сквозь искренне сочувствие незадачливой красавице ни на минуту не забывала о своей выгоде.

– Пьет он, что ли, этот твой избранник? Или колется?

Она окатила меня презрением, переполнив им и свой голос:

– А ты что, можешь сильно помочь мне? Успокойся. Не пьет, не ширяется, никакую траву не курит. Супермужчина!

– Заинтриговала ты меня, Любовь, сил нет. Может, фото покажешь?

– Зачем?

– Да интересно же... Я же тоже пока не старуха.

Она махнула рукой в сторону "стенки":

– Открой нижний ящик справа. Попробуй сама найти.

Долго себя упрашивать я не позволила. Девичьи желания переменчивы, каприз с плюсом может тут же смениться на каприз с минусом. Я дернула на себя предложенный ящик... Он оказался забит фотографиями. Пришлось рассматривать. Многое можно было узнать о Любе по этим глянцевым прямоугольникам разной величины. Вот она, совсем юная, на излишне длинных ногах стоит среди зеленого луга в ромашках, держит на руках серого пуделька и улыбается. Вот она в лодке, свесилась с кормы, пробует сорвать белую лилию. Гребет худощавый пожилой мужчина в тельняшке.

– Это с дедом?
– спрашиваю.

– Ага. На Ладоге. Мы с ним одно время много куда ездили.

Увидела я Любу и бьющей азартно по мячу ракеткой, и на коленях у Пестрякова в возрасте лет шести, и с букетом белой сирени и белым бантом на голове - видно, шла на последний, выпускной урок после первого или второго класса. С дедом она бросалась, на миг повернувшись к фотокамере, в синее море с белым пароходом вдали. С дедом поднималась в гору. С дедом плыла на теплоходе... С дедом собирала клубнику в общую плетеную корзинку, голопузая, без штанишек, года два ей было в то солнечное утро, не больше...