– И все-таки не позволили себе?

– Да! Есть же Бог! Есть же совесть! Нельзя же думать только о собственном комфорте. Чем виноват этот мальчик, если судьба его не сложилась? Решила перетерпеть и перетерпела. Теперь он редко кричит по ночам и не бегает по участку. Если и бегает, то молча. Я же чувствую, что не имею права освободиться от него. Морального права. Тем более, что при мне истинно женская привычка заботиться о ком-то. Раз своих детей нет и не будет уже.

– Но он вам, все-таки, и помогает как-то?

– Не как-то, а очень!
– поправила меня Ирина.
– Он понимает мое состояние... Он - чуткий парень. Вот сейчас мы с вами выйдем и вы увидите, как он постарался...

Мы вышли из комнат на веранду, где посреди стоял круглый стол под белой скатертью, а в углу - плетеная кресло-качалка. В ней сидел Андрей. При виде нас вскочил:

– Я, вроде, все поставил...

Ирина окинула стол хозяйским взглядом, кивнуло удовлетворенно:

– Спасибо, Андрюша.

– Я свободен?
– спросил он.

– если нет желания посидеть с нами...
– Ирина показала мне рукой на стул.

– Есть одно дело. У Евграфова калитка сломалась. Я обещал починить. Ну я пошел...

И парень, действительно, пошел и уже сбежал с крыльца, но внезапно остановился, просунул голову в распахнутое окно на веранде и сказал:

– Тут если рассказывать про Владимира Сергеевича - концов не найти. Он и на медведя ходил. Он людям помогал. К нему так и шли с просьбами. С ним все генсеки были на "ты". Позвонит тот же Брежнев вот на эту самую дачу и спросит: "Ну как ты там, Владимир?" Не верите? Ирина Георгиевна вам, наверное, подарит книгу его воспоминаний... Или прочесть даст...

– Непременно, - кивнула вдова, и я подловила тот особенный, зависимый взгляд, каким она одарила вдруг своего подопечного. Зависимый и тревожный. Так, именно так должна смотреть вслед исчезающему молодому человеку дама в летах, его несомненная любовница.

Между тем, Ирина разливала по чашкам ароматный жасминовый чай и просила меня:

– Ешьте, пожалуйста... Правда, прелестно... чай, булки, масло, то, се... и утро, и птицы щебечут, и по траве ходят голубые тени...

Я согласилась. Действительно, это же чистая прелесть - посиживать за столом, накрытым белейшей скатертью, пит душистый чай и глядеть вокруг беззаботным взглядом... Не к этой ли благости стремятся миллионы, а подбираются лишь избранные? Не ради ли этого пребывания на природе в дачном уюте и комфорте, одни вкалывают, словно одержимые, а другие воруют, грабят и, что тоже не редкость, - убивают?

Ирина прервала течение моих праздных мыслей:

– Безотказный... И многое умеет. Его уже знают и просят прийти, помочь.

Опять, значит, она об Андрее...

А у меня в голове гвоздь: "Умер или погиб певец Анатолий Козырев, которого она знала? Вон как носится с этим Андреем, словно других людей не существует..."

Словно почувствовав, что это уж как-то чересчур, Ирина сама сменила и предмет разговора, и тон, взяв тот самый, отчасти беспечный, отчасти бесшабашный, которым пользуемся все мы, людишки, если есть потребность выложить все как на духу:

– Я почему вам про себя рассказываю? Потому что иначе вам не будет понятно, какой он был, Владимир Сергеевич. Кругом же завистники. Они уже шепчутся по углам, наговаривают и про него, и про меня. Обычное дело. И у вас, уверена, тоже без завистников не обходится. Уж так устроены люди. Так вот, знайте, несмотря на нашу чудовищную разницу в возрасте, - я была счастлива с Владимиром Сергеевичем. Я нашла в его лице и мужа, и отца "в одном флаконе". Я же ведь с детского сада обзавидовалась, когда глядела, как за моими подружками приходят настоящие отцы, как они им шапочки надевают, шарфики завязывают, спрашивают у них, по какой дороге пойдем... А я? А у меня? Вечно печальная, нервная, одинокая мать...

– Но, наверное, Владимир Сергеевич не самый первый ваш мужчина?

– Нет, конечно!
– Ирина засмеялась, пересверкнув хорошими белыми зубами.
– Первый мой мужчина был почти мальчик. Мы с ним влюбились друг в дружку до умопомрачения в шестнадцать лет. Он был тоже по-своему необыкновенный, в том захолустье. У него отец заведовал Дворцом культуры и хорошо, виртуозно играл на аккордеоне. И мой мальчик играл на аккордеоне. И все девчонки без исключения, так мне казалось, бегали за ним... И только я совсем рехнулась...

Она замолчала. Переливчатый свет играл на крашеных половых плахах веранды. Где-то высоко посвистывала какая-то птица... Далеко-глубоко плыл самолетный гул.

Гвоздь в голове: "О чем только не рассказала, а об Анатолии Козыреве молчит. О том, что все три писателя с листка на кресте умерли один за другим - ни полслова, словно это её ничуть не удивило... не поразило!"

– Мальчик этот кончил плохо, - заговорила Ирина вяло, чайной ложечкой отгоняя от вазочки с вареньем настырную осу.
– Его взяли в армию, там во время учений у него не раскрылся парашют... Теперь вспоминаю обо всем этом и удивляюсь - где же это было-то? Неужели со мной?! А известный вам певец-тенор, раскрасавец Анатолий Козырев, если хотите знать, - мой первый муж, - закончила она едва не с пафосом и так, словно уличила меня в передергивании фактов.
– И если хотите знать, мы с ним счастливо прожили в браке целых пять лет. Дальше я не осилила. Он привык жить для себя. Он не был способен на самопожертвование. Он вечно где-то там, на гастролях. Я же должна была сидеть дома, ждать, а если приехал - ухаживать за ним. Я вынуждена была ради него бросить институт... Он не хотел иметь детей. "Они мешают мне. Потом, потом..." Итог - четыре аборта. Но - любила. После четвертого аборта, когда я лежала в больнице одна-одинешенька, а он пел романс "Не искушай..." где-то то ли в Киеве то ли в Одессе - я поняла, что больше так жить не хочу. Мне, к тому же, надоело уличать и обличать его в связях с женщинами. Мы разошлись. Но сохраняем... сохраняли отношения обыкновенные, без сволочизма. Вот почему вы видели меня с ним в ресторане-казино "Императрица"...