Второй план был своего рода потрясением цивилизованного мира. Оттоманская империя должна была полностью исчезнуть как из Европы, так и из Азии. Русские, согласно второму плану, переходили через Балканы и занимали их южный склон, то есть бывшую Фракию до проливов, получали Константинополь – предмет своих вожделений – и часть побережья Азии, что обеспечивало обладание проливами. Австрия получала, помимо Боснии и Сербии, еще и Македонию до самого моря, за исключением Салоник. Франция, сохраняя свою прежнюю долю – Албанию, Фессалию до Салоник, Морею, Кандию, – получала также все острова Архипелага, Кипр, Сирию, Египет. Турки, оттесненные вглубь Малой Азии и к Евфрату, были свободны поддерживать там культ своего Корана, который привел их к потере европейских владений и трех четвертей азиатских.

В этом химерическом мировом разделе был, между тем, один пункт, по которому не могли договориться и спорили так, будто все эти планы должны были осуществиться в самое ближайшее время. Русские хотели Константинополь как символ Восточной империи; они хотели Босфор и Дарданеллы как ключи от моря. Коленкур, разделяя чувства Наполеона, который вздрагивал от гордости и испуга, когда его просили уступить Константинополь властителям Севера, категорически отказывался и предлагал превратить Константинополь и оба пролива в своего рода нейтральное государство, род ганзейского города, наподобие Гамбурга и Бремена. Когда русский министр, настаивая, требовал Константинополь, как будто дорожил лишь Святой Софией, Коленкур уступал, при условии согласия своего господина, но требовал для Франции Дарданеллы – для прохода в Сирию и Египет, что повело бы французские батальоны по пути древних крестоносцев. Но русские, получая Святую Софию, не хотели оставлять французам Дарданеллы. Из-за Дарданелл они отказывались даже от Константинополя и объявляли, что предпочтут первый частичный раздел, который оставлял туркам юг Балкан и Константинополь. Довольствуясь в этом случае обширными равнинами Дуная до Балкан, они соглашались отложить остальные приобретения и предпочитали оставить ключи от Черного моря в руках турок, нежели передать их французам.

После долгого обсуждения русский министр и французский посол лишь укрепились в своих идеях. Только встреча двух государей могла положить конец разногласиям. Было решено направить Наполеону оба плана с просьбой прислать свои мнения и предложение о встрече. Для такой встречи предполагалось выбрать место, весьма близкое к Франции, например, Эрфурт. Но писать подобные вещи дорого стоило даже тем, кто дерзал о них говорить. Коленкур, осознавая их химеричность, предпочел предоставить заботу письменного изложения Румянцеву. Тот согласился взяться за эту задачу и составил записку, черновик которой был полностью написан его рукой и которую Коленкур должен был передать непосредственно Наполеону. Тем не менее, решившись написать, он не решился ее подписать. Для придания ей аутентичности, император Александр объявил Коленкуру в беседе, что записка полностью им одобрена и должна быть принята, хоть и без подписи, как подлинное выражение мысли русского двора.

Однако мало было обсудить при встрече планы раздела Турецкой империи. Наполеон полагал, что для удовлетворения русских требуется что-то более существенное, что-то, что потребовало бы наименьших жертв от него, но глубоко затронуло их, а именно покорение Финляндии. Он приказал Коленкуру настоятельно потребовать начала экспедиции против Швеции – по причине, о которой мы только что сказали, а также потому, что желал бесповоротно вовлечь Россию в свою систему. Вступив в войну со шведами, она не смогла бы не вступить в войну и с англичанами, перейдя от простого объявления войны к действительным военным действиям. Русские, казалось, не торопились выступать, но, непрестанно побуждаемые Коленкуром, в конце концов вошли в Финляндию в феврале, в то самое время, когда обсуждался план раздела, о котором мы рассказали.

Несмотря на все усилия, Александр не смог собрать на границе Финляндии более 25 тысяч человек. Командование ими он доверил генерал Буксгевдену, тому самому, который выказал свою некомпетентность в Аустерлице и еще более разительным образом – в войне со Швецией. Ему дали превосходные войска и хороших помощников, а именно героического и неутомимого Багратиона, который по окончании одной войны захотел поучаствовать в другой. Наполеон торопил их начать зимой, в морозы, дабы они могли без труда пересекать по льду озера, которыми усеяна Финляндия. Этот край защищал доблестный шведский офицер генерал Клингспорр, с 15 тысячами человек крепких регулярных войск и 4–5 тысячами ополченцев. Если бы шведское правительство, проявив больше внимания к полученным предупреждениям, приняло меры предосторожности и направило туда все свои силы, оно смогло бы с преимуществом побороться за эту ценную провинцию. Но Швеция оставила там слишком мало войск, и притом войск слишком неподготовленных, чтобы они могли оказать действенное сопротивление. Русские, в свою очередь, атаковали в соответствии с весьма дурно задуманным планом, который свидетельствовал о глубочайшей некомпетентности их главнокомандующего.

От Выборга до Або и от Або до Улеаборга Финляндия образует треугольник, две стороны которого омываются Финским и Ботническим заливами, а третья сторона образует русскую границу. Здравый смысл подсказывал, что действовать нужно со стороны русской границы, то есть через Савонию, потому что это была самая короткая и наименее защищенная линия. Шведы располагались на побережье Финского и Ботнического заливов и были рассредоточены в портах. Если бы вместо того, чтобы двигаться вдоль побережья, отбивая его у шведов, русские выдвинули колонну в 15 тысяч человек между Выборгом и Улеаборгом, послав к побережью другую колонну в 10 тысяч человек, чтобы по мере отхода шведов занимать его и блокировать крепости, они прибыли бы к Улеаборгу раньше шведов и захватили бы не только Финляндию, но и самого генерала Клингспорра с его маленькой армией. Но они двигались вдоль побережья тремя колоннами под командованием генералов Горчакова, Тучкова и Багратиона, тесня перед собой шведов, которые защищались с такой же силой, с какой их атаковали. В то время как две колонны двигались на Тавастехус, левая колонна, дойдя до Свеаборга, предприняла блокаду этой крупной морской крепости, которая состояла из нескольких укрепленных островов и которую оборонял старый адмирал Кронстедт с 7 тысячами человек. Центральная и правая колонны двинулись от Тавастехуса к Або, пройдя вдоль Финского залива. Генерал Багратион был оставлен в Або, а генерал Тучков выдвинулся к Ботническому заливу. Одна слабая колонна была направлена на главную линию, идущую от Выборга до Улеаборга. Захватив, но не покорив страну, русские предприняли осаду крепостей побережья, в том числе и Свеаборга, чрезвычайно облегчаемую морозом.

Почти месяц понадобился на этот поход, который был лишь началом войны с Финляндией, месяц, употребленный русскими дипломатами на обсуждение раздела Востока. Узнав о вторжении, шведский король позволил себе поступок, который уже был не в ходу даже в Турции: он приказал арестовать русского посла Алопеуса, вместо того чтобы ограничиться его высылкой, что возбудило негодование всего дипломатического корпуса, присутствовавшего в Стокгольме. Александр с достоинством ответил на этот странный поступок: он с бесконечными знаками почтения отпустил Стединга, посла Швеции в Санкт-Петербурге, уважаемого всеми старика, но отомстил иначе и более искусно. Воспользовавшись случаем, он провозгласил присоединение Финляндии к Российской империи. Это завоевание стало единственным результатом великих планов Тильзита, но и его одного хватило для оправдания политики, которой следовал в ту минуту император Александр: оно доказало, что Россия может побеждать лишь при содействии Франции.

Несмотря на показное пренебрежение русских к завоеванию Финляндии, сам факт, казавшийся свершившимся, хотя оставалось пролить еще немало крови, произвел в Санкт-Петербурге глубокое впечатление. Было отмечено, что тогда как на службе у Англии терпели лишь поражения, после нескольких месяцев дружбы с Францией приобрели важную провинцию, правда, невозделанную и малонаселенную, но замечательно расположенную; начали надеяться, что политика французского альянса сможет стать весьма плодотворной. Император и его министр сияли. Их обычные оппоненты Чарторижский и Новосильцев выказывали уже меньше пренебрежения и горечи в своей критике. Столичное общество засвидетельствовало свое удовлетворение Коленкуру новыми знаками уважения, адресованными не только его особе, но и его правительству.