Занимаясь морскими позициями в Италии, Наполеон вновь поторопил Португальскую экспедицию. Номинальная численность солдат из лагерей Сен-Ло, Понтиви и Наполеона, объединенных в Байонне под командованием генерала Жюно, составляла 26 тысяч человек, действительная численность – 23 тысячи, в том числе 2 тысячи конников и 36 орудий. На соединение с ними уже выдвигалось подкрепление в 3–4 тысячи человек. Двенадцатого октября, на следующий день после подписания конвенции с Австрией, Наполеон приказал генералу Жюно перейти границу Испании, удовольствовавшись простым уведомлением Мадрида о прохождении французских войск. Он предписал ему следовать через Бургос, Вальядолид, Саламанку, Сьюдад-Родриго, Алькантару и далее – правым берегом Тахо до Лиссабона, наказав двигаться как можно быстрее. Испания обещала присоединить к французским войскам свои собственные – для содействия экспедиции и для участия в разделе добычи. Однако, не полагаясь ни на Испанию, ни на ее войска, Наполеон подготовил вторую армию на случай, если Португалия окажет некоторое сопротивление, или, что было более вероятно, если Англия пришлет к устью Тахо силы, вернувшиеся из Копенгагенской экспедиции. В каждом из пяти резервных легионов, сменивших охранявшие побережье лагеря, уже были снаряжены по два-три батальона. Наполеон приказал собрать их в Байонне, сформировать из них три дивизии и доукомплектовать двумя батальонами Парижской гвардии, четырьмя швейцарскими батальонами из Ренна, Булони и Марселя, третьим батальоном 5-го легкого из Шербура и первым батальоном 47-го линейного из Гренобля. Всем этим частям предстояло оставить расположения и к концу ноября прибыть, в сопровождении 40 орудий и нескольких сотен конников, в Байонну, где из них формировался корпус в 23–24 тысячи человек. Командование корпусом Наполеон поручил генералу Дюпону, одному из выдающихся дивизионных генералов того времени, которому назначалось вскоре сделаться маршалом.

Какой бы серьезный оборот ни приняли события в Португалии, этой второй армии для поддержки армии Жюно было достаточно. Она получила название Второго наблюдательного корпуса Жиронды, поскольку армия Жюно уже получила название Первого. Обеим армиям недоставало только кавалерии. Наполеон призвал бригаду в 1000 гусар из Компьеня, бригаду в 1200 егерей из Шартра, бригаду в 1500 драгун из Орлеана и бригаду в 1400 кирасир из Тура, что составило в целом 5000 всадников. Этих сил было вполне достаточно для гористых стран, в которых предстояло действовать обеим армиям. Хотя солдаты эти были молоды, Наполеон счел их способными противостоять британским войскам и более чем достаточными для победы над армиями южан, которых он не принимал тогда всерьез.

Итак, всё было готово к захвату Португалии помимо обещанной Испанией помощи. Лиссабонский двор прислал такой ответ, какого и ждал Наполеон и какой ему был нужен после копенгагенских событий, чтобы приступить к беспощадным действиям. Принц-регент Португалии, зять короля и королевы Испании, как и они, по семейной традиции и по личной склонности питал слабость к Англии. Уведомленный Лимой, своим послом в Париже, и Рейневалем, поверенным в делах Франции в Лиссабоне, о категорических требованиях Наполеона, принц-регент [Жуан VI] условился с британским правительством о том, какой линии поведения он станет придерживаться, чтобы избавить себя от вторжения французской армии и нанести как можно меньший урон интересам Англии. Через лорда Стрэнгфорда он договорился с Каннингом, что для видимости уступит требованию Франции исключить британский флаг и даже, если придется, притворно объявит войну Англии, но откажется принимать меры против английских негоциантов и их собственности. Дав такой ответ, принц-регент надеялся, что Франция им удовлетворится. В случае же отказа Франции, лиссабонский двор был готов скорее пойти на крайние меры, но не на борьбу с французскими войсками (он был неспособен на такое благородное отчаяние), а на бегство за море.

Династия Браганса, состарившаяся, как и соседствующая династия испанских Бурбонов, погрязшая, как и они, в невежестве, вялости и малодушии, питала отвращение и к веку, в который происходили столь пугающие революции, и к самой земле Европы, служившей их театром. В своей постыдной мизантропии она доходила до желания удалиться в Южную Америку, территорию которой разделяла с Испанией. Льстецы ее вульгарных склонностей непрестанно нахваливали ей богатства ее заморских владений, как расхваливают богачу, которого толкают к разорению, неизвестное ему имение. Они говорили, что не стоит труда защищать от притеснителей Европы скалистый и песчаный клочок португальской земли, тогда как по ту сторону Атлантики ее ждет великолепная империя, почти такая же огромная, как вся эта жалкая Европа, которую не могут поделить меж собой миллионы жадных солдат; империя, богатая золотом, серебром и алмазами, в которой можно обрести покой, не опасаясь никаких врагов. Бежать из Португалии, предоставив англичанам и французам сколько угодно поливать своей кровью ее бесплодные берега, а португальскому народу – заботу самостоятельно защищать его независимость, если он ей еще дорожит, – таковы были постыдные планы, которыми успокаивали свои страхи регент Португалии и его семья. Потому Рейневалю был дан официальный ответ, что отношения с Великобританией, хотя Португалия с трудом сможет обойтись без нее, будут разорваны, что ей будет даже объявлена война, но приказ об аресте английских негоциантов и конфискации их собственности претит порядочности принца-регента.

Наполеон был слишком проницателен, чтоб потерпеть подобную неудачу. Он слишком ясно видел, что ответ согласован с Лондоном, что изгнание англичан будет мнимым и его главная цель, таким образом, достигнута не будет. К тому же он ничего не имел против тайных, но известных ему, планов семьи Браганса удалиться в Бразилию; ибо, к несчастью, после Копенгагенской катастрофы его мысли приняли совсем другой оборот: вторжение в Португалию имело целью уже не окончательное закрытие континентального побережья, а полный захват. Поэтому Наполеон решил захватить Португалию, договорившись лишь с Испанией и даже использовав ее, дабы ее революционизировать; ибо она ему не нравилась, она стесняла и возмущала его в ее нынешнем состоянии не менее, чем неаполитанский и лиссабонский дворы, которые он уже согнал или собирался согнать с их зашатавшихся тронов. Так было положено начало величайшим ошибкам и несчастьям этого правления. Сердце сжимается при приближении к рассказу об этих мрачных событиях, ибо они стали началом несчастий не только одного из самых необыкновенных и обольстительных людей, но и Франции, увлекаемой вместе с ее героем к ужасающему падению.

Наполеон приказал Рейневалю покинуть Лиссабон, велел вручить Лиме его паспорта, предписал Жюно ускорить движение войск и не слушать никаких предложений, под тем предлогом, что он не должен вмешиваться ни в какие переговоры и единственная его миссия состоит в том, чтобы закрыть Лиссабон для англичан. Приказав безотлагательно и безостановочно двигаться на Лиссабон, Наполеон хотел захватить португальский флот и конфисковать всё имущество англичан как в Лиссабоне, так и в Опорто. В случае бегства лиссабонского двора он хотел успеть захватить как можно больше морского снаряжения и ценностей. В том случае, если двор останется в Португалии, подчинившись требованиям, захват португальского флота и имущества англичан возместят ущерб за невозможность уничтожить дом Браганса, ибо невозможно будет строго наказать покорившийся и безоружный двор.

Оставалось решить, как распорядиться Португалией в случае, если дом Браганса удалится в Америку. Единолично завладеть ею было недопустимо, даже для победителя, уже учредившего французские департаменты на По и собиравшегося вскоре учредить их на Тибре и Эльбе. Казалось более благоразумным отдать ее одному из принцев дома Бонапартов, еще ожидавшему своей короны; но это означало окончательное устройство Иберийского полуострова, без возможности каких-либо дальнейших комбинаций. Дело в том, что с некоторых пор разумом Наполеона начала овладевать одна роковая мысль. Согнав с трона неаполитанских Бурбонов, он часто думал, что однажды нужно будет обойтись точно так же и с Бурбонами испанскими, которые не были столь предприимчивы, чтоб нападать на него открыто, но были столь же враждебны в душе. Наполеон размышлял, сколь опасно оставлять в тылу Бурбонов – даже не для него самого, но для его преемников, которые в преемниках Карла IV встретят, возможно, качества, им самим не присущие. Он раздумывал обо всех низостях, порочности и коварстве мадридского двора (не несчастного Карла IV, но его преступной супруги и ее подлого фаворита), о состоянии этой державы, столь великой при Карле III, располагавшей тогда внушительными финансами и флотом, а ныне не имевшей ни денег, ни флота и оставлявшей в бездействии ресурсы, которые в других руках давно послужили бы, в соединении с ресурсами Франции, подавлению Англии. И тогда Наполеона охватывало негодование за настоящее и страх перед будущим. Он думал, что надо воспользоваться покорностью континента его замыслам, преданным содействием России, неизбежным продолжением войны, на которое обрекала Европу Англия, и той ненавистью, которую она возбудила к себе своим поведением в Дании, чтобы завершить обновление Запада, повсюду заменить Бурбонов Бонапартами, возродить благородную и великодушную испанскую нацию, уснувшую в праздности и невежестве, и вернуть ей ее могущество, а Франции – верную и полезную союзницу вместо союзницы неверной, бесполезной и неприятной.

Эти мысли были верны, справедливы и даже осуществимы, если бы он уже не предпринял на севере больше дел, чем возможно было завершить за несколько правлений, если бы он уже не взялся за учреждение Италии, Германии, Польши! Не самым простым, но самым срочным и самым полезным из всех этих дел, после учреждения Италии, было возрождение Испании. Там хватило бы сотни тысяч солдат из четырехсот тысяч, разбросанных от Рейна до Вислы, и они нашли бы себе там наилучшее применение. Но было слишком рискованно и опасно добавлять к множеству предприятий на севере новое предприятие на юге и браться за него с едва организованными войсками! Но Наполеон так не думал. Он не знал ни одной трудности, какой бы не победил от Рейна до Немана, от Океана до Адриатики, от Юлианских Альп до Мессинского пролива и берегов Иордана. Он глубоко презирал войска южан, их офицеров и полководцев, ненамного выше ставил английские войска и полагал, что покорить испанцев будет не намного труднее, чем калабрийцев. Сомнения Наполеона вызывали не материальные, а моральные трудности, ибо он никак не мог отыскать допустимый в глазах мира предлог, чтобы обойтись с Карлом IV и его женой так же, как он уже обошелся с Каролиной Неаполитанской и ее мужем. Ведь эта династия не доставляла никакого допустимого для общественного мнения Европы повода к низложению. Как бы ни были велики могущество и слава Наполеона, он не мог, не возмутив мир, однажды заявить: Карл IV – слабоумный король, которого обманывает жена и которым вертит фаворит, унижающий и разрушающий Испанию; и я, Наполеон, в силу моего гения и моей миссии, низлагаю его ради возрождения Испании. Такую манеру действия человечество не дозволит никому.