– Я заплачу, – сказала она. – Я хочу увидеть детей.

Француз облизнул губы.

– Англичанка? – сказал он. – Сколько заплатишь?

– Два фунта.

– Три, – ответил он и, дождавшись ее кивка, посторонился и пропустил их в дом.

Было грязно, в воздухе витал сладковатый дымный запах.

– Опий, – сказала Мэйли, увидев, что Присцилла принюхивается.

– Не ваше дело, – бросил француз, не оборачиваясь. – Эй, вы! Зое, Ирен!

Из-за невысокого бамбукового шкафа вышли две девочки лет пяти-шести, в простых хлопковых платьях, порванных и грязных. Молча встали посреди комнаты. Присцилла смотрела на них с бьющимся сердцем.

– Вот дети, – сказал их отец. – Давайте три фунта и о’ревуар.

Ирис сглотнула. Она смотрела на девочек, осиротевших по ее вине.

– Я бы хотела их забрать, – внезапно вырвалось у нее. – Я удочерю и воспитаю их. Вы, кажется, не сильно этим озабочены.

Француз расхохотался, запрокинув голову. Во рту у него почти не было зубов.

– Я бы с вами, мадам, поторговался, – сказал он, отсмеявшись, – но на этот товар уже есть покупатель. За ними вот-вот придут. Я много должен некоторым уважаемым китайцам, – он отвесил в сторону Мэйли шутовской полупоклон.

– Обратно за шкаф! – рявкнул он девочкам. Младшая вцепилась в сестру, та сверкнула из-под нечесаных волос такими же синими, как у отца, глазами.

– Постойте! – сказала Присцилла. – Сколько вы хотите? Кому вы их собираетесь продать?

– Тут уже дело не в деньгах, – пожал плечами француз. – Говорю же – много задолжал. Если не отдам, китайцы меня на стейк тартар порубят, причем не торопясь.

– Выбор между болью и грехом, – пробормотала Прис. – Зачем им дети? Что с ними будет?

– Откуда я знаю? – огрызнулся он. – Может, тоже удочерить кто хочет. Они вон, на вид почти белые.

– Когда чуть подрастут, в бордель заберут, – сказала Мэйли. – Тут много, есть с совсем молодыми.

– Ну может и так! – крикнул француз. – А мне что делать теперь? Уходите!

– Саомин, – позвала Присцилла. – Саомин!

По стенам прошла рябь. Француз в ужасе огляделся. Темная фигура накрыла его, вобрала в себя, он задушенно закричал.

– Выходите на улицу, – сказала Присцилла девочкам. – Мэйли, выведи их.

– Это тень мамы? – спросила по-французски младшая девочка, показывая на темное облако. – Мама!

И она рванулась через комнату прямо в жуткую черноту. Стон прошел по дому, тень распалась, ушла затихающим всхлипом.

Француз сидел на полу, на лице у него сочились кровью глубокие царапины. Он обнимал дочь и плакал. Протянул руку, позвал: «Зое!» Вторая девочка тоже бросилась в его объятия. Он крепко сжал их и поднял глаза на Присциллу.

– Забирайте их и уходите.

– А вы? – спросила Прис. Он невесело усмехнулся.

– Я буду мертв к утру. Или к концу недели. В лучшем случае – года. Забирайте их и храни вас бог.

В отеле портье с удивлением проводил глазами даму, вышедшую на прогулку в одиночку, а вернувшуюся со служанкой и двумя детьми.

Девочки сидели в в большой эмалированной ванне, как две лохматые куклы, все в синяках, царапинах и въевшейся грязи. Стоя на коленях у ванны, Присцилла расстегнула свои рукава, чтобы не замочить, и при виде ее покрытых подживающими ранками рук девочки наконец проявили интерес.

– С тобой это сделали, потому что ты плохо себя вела? – спросила Зое.

Присцилла кивнула.

– Мама-тень сказала, что ты хорошая, – тихо сказала Ирен.

Присцилла разрыдалась, обняла их сразу обеих – мокрых, грязных, еще почти чужих, но уже прорастающих в ее сердце чувством горячим, острым, нерассуждающим, как в ту минуту, когда, истекая кровью после родов, она прижала к груди крохотное тело своей дочери, и больше никогда ее не увидела.

– Я буду вас очень любить, – пообещала она.

Девочки спали на большой кровати под москитной сеткой, когда Мэйли вернулась, отдала Присцилле чуть полегчавший кошелек и разложила на диване несколько красивых детских саронгов, и один взрослый – красный, как кровь, из плотного шелка с золотым шитьем.

– Мне? – усмехнулась Прис.

– Говорят, даже ноги бинтовать не так больно, как каждый день носить европейский корсет, – покровительственно сказала Мэйли. – Попробуй, госпожа. Будет легко и красиво. И не так жарко.

Присцилла снимала слои плотной одежды, как старую кожу. Тяжело стукнула о пол зашитая в ткань стальная клетка корсета. Прис скользнула в гладкий шелк саронга, улыбнулась. Мэйли поклонилась и ушла в свою комнату.