А раз так — надо действовать, и немедленно. Побыстрее донести до слушателя, накормить, так сказать, его с ладони… А там народ и потомки разберутся: кто прав, кто виноват? Потому что правды без борьбы не добьешься. А для того, чтобы раз и навсегда снять последние сомнения, хорошо бы еще перед самым выходом засосать бутылку коньяку.

— Правильно, Илья! Молоток, — поддержали приятели. — А то вдруг дрогнешь перед выходом и никто главу не услышит, весь труд коту под хвост… — сами они заранее дрожали от его выходки, но подначивать продолжали.

И тут, дня за три до открытия, Илью посетила совершенно фантастическая мысль: мало того, что он будет выступать голым и прочитает главу «О лишении девственности», надо еще на заднице написать СП СССР! И по завершению выступления показать зад народу и пригласить всех немедленно вступать в ряды СП СССР. Это будет всем фурорам фурор!

Он ходил в крайнем возбуждении, упиваясь восторгом по поводу счастливой находки и изрыгая временами хохот… Оставалось дело за малым: написать все это крупными буквам на заднице несмываемыми чернилами. Но все приятели, которые непосредственно участвовали в подготовке и помогали ценными советами, вдруг решительно от этого отказались. Не захотели ни под каким предлогом, и даже перестали к нему заходить. Дело выходило настолько серьезным, что все поспешили откреститься от него и сидеть пока тише воды, ниже травы… А уж писать надпись — избави Бог! — чистым самоубийством. Надпись — это вещественная улика.

Гребенкин заметался… Что делать? Эта надпись по ценности заложенного в нее смысла может перевесить все остальное выступление. А сам он написать не сможет, даже при помощи зеркала. Он потыкался, потыкался, но все приятели продолжали бежать от него, как от огня… Тогда он пришел ко мне с просьбой сделать эту надпись: всего-то шесть букв, трудно, что ли?

Я подумал и сказал:

— Илья, ведь тебя после выступления заберут в милицию, а там в два счета расколят и ты меня тут же сдашь… — я помнил, что сам еще учусь, и если он меня сдаст, то меня, конечно же, немедленно отчислят… А у меня головной боли и без этого было предостаточно.

Он стал горячо и запальчиво доказывать, что не сдаст меня никогда и ни при каких условиях. Я еще подумал и сказал:

— Дай мне честное слово, что не сдашь?

Он — дал. Честного слова мне было достаточно, и надпись я ему сделал. Шесть крупных букв, красной несмываемой краской. Как он и просил… Красиво получилось. Я пожелал ему удачи и не слишком пострадать после «акции».

Сам я в ЦДЛ не пошел… Я не любитель каких бы то ни было открытий и закрытий, а тут еще выступление Гребенкина… Мне это было бы видеть больно. И никто из близкого его окружения не пошел… На всякий случай, из самосохранения.

Открытие сезона получилось именно таким, как и предполагал Илья Гребенкин, даже — фантастичным, фортуна улыбнулась ему во весь рот…

В ЦДЛ он прошел, как и все остальные, по пригласительному билету никаких проблем. Запершись в мужском туалете, засосал бутылку коньяку, разделся догола и, оставшись в пальто и башмаках, стал пробираться по закоулкам ко внутренней стороне сцены… Благополучно добрался, прилежно исполняя роль кого-то из необходимых здесь людей, может, рабочего сцены, может, кого-то еще… Да мало ли кого? Во всеобщей суматохе его не остановили, и он спрятался где-то в уголке, затаился, поглядывая на часы… А на руке часы тоже оставил. На всякий случай. В пространстве он хорошо ориентируется, а время — такая хитрая штука… То — сжаться может, то разжаться… Хрен его точно определишь. А с часиками — хорошо, чтоб семь часов вечера не проспать. А осталось то всего несколько минуток, чтобы фурор начинать…

А за кулисами в этот момент шла последняя подготовительная работа самый ажиотаж, всем было не до какого-то Гребенкина, чтоб его выслеживать и ловить…

Когда Роберт Рождественский — он был назначен ведущим — только собрался выйти на сцену открыть вечер, вперед, как метеор, вылетел Гребенкин и торжественно объявил:

— Я — Илья Гребенкин! И сегодня я открываю новый сезон в ЦДЛ! — и сбросил пальто…

Все, по ту и по эту сторону, смотрели на него изумленно и в полном недоумении: что происходит? кто это такой? Рождественский и другие руководители мероприятия заметались в панике… В зале непонимающе захихикали… Кто-то предположил, что это, наверное, свежий ветер перестройки и мужика специально загримировали под голого, для новизны и остроты восприятия, значит — так надо. Все дружно захлопали и зааплодировали…

Илья громко начал читать «Каннибалов» — свое знаменитое стихотворение… Немедленно вышел Рождественнский и попытался увести его… Он не дался и начал аппелировать к народу… Рождественский попытался что-то глупо объяснить, потом развел руками и ушел… В зале поднялся хохот… Гребенкин улыбнулся и продолжил чтение… После этого выходили еще именитые писатели. Давили его авторитетом, пугали, но он лишь небрежно отмахивался, бегал по сцене и уйти отказался…

Рождественский в отчаянье ломал себе пальцы вместе с руками… В зале, помимо почтенной публики, сидела в ложе Раиса Горбачева с женой индийского посла… Они были приглашены в качестве почетных гостей…

В изнеможении Рождественский вышел еще раз и сказал:

— Илья, я — сам поэт, я вас очень понимаю… Но сейчас уйдите, пожалуйста, со сцены и посидите пока на стульчике… А потом мы вам слово дадим. Обязательно дадим!

Наивный человек был Рождественский. Гребенкин категорически отказался и перешел к «Книге изречений»… А именно — к главе «О лишении девственности»… Запахло жареным. Все наконец поняли, что мужик-то — не загримированный, а — голый! Натурально — голяком! В зале поднялся хохот и визг… Обстановка накалилась до предела… Была немедленно вызвана милиция… Она не замедлила приехать.