Ночной таксопарк живет по своим неписаным законам. Машин — много. Одни — стоят на приколе, другие — отъезжают, третьи — подъезжают, процесс идет. Толпятся какие-то люди, шастают туда-сюда, решают свои глобальные проблемы. В пустых шатаниях преобладает нервозность и обреченность. Начинаем и мы с Витей интересоваться, спрашивать натужно весело: кто нашему горю поможет? Раз спросили, два спросили, три… Но помочь никто не желает, все разводят руками: ничего нет, пусто… И что в такой ситуации делать, когда ничего нет, никто не знает. И я — не знаю. И Витя — не знает. Нахохлился и молчит.

Вон, на отшибе легковушка стоит, в салоне — темно, снегом припорошена, давно стоит. Знаем мы и эту машину. Заранее предчувствуя неудачу, влачимся к ней, так и есть. Сидят в ней двое, в полушубках, в меховых шапках, две глыбы, а на наши призывы, жесты отчаянные не реагируют, не хотят. Чего тогда сидеть, задницы морозить?! Сидели бы дома, мафия хренова, ели икру ложками, смотрели по видику нехорошие фильмы. Нет, не сидится им в тепле и уюте, надо им сюда выползти, одним своим видом волновать сердце и рушить иллюзии! «Разжирели, редиски, двоечники, кровопийцы, на наших нищих слезах, чтоб вам лопнуть!» — так хочется мне разговаривать с ними, жестко и непримиримо, но я не могу, не может мне моя интеллигентность такой роскоши позволить.

Между тем мы не уходим, некуда нам идти с пустыми руками. Вот она, жестокая правда жизни, отчаянная реальность! И жесты наши становятся все отчаяннее и требовательнее, наглее. Наконец щелкнул замок, приоткрылась дверца, соблаговолил-таки один откликнуться, посмотреть на нас с ленцой и полупрезрительно. Смотрит, а в глазах ответ один: водки нет. Его лиловые губы давно бы уже могли послать нас куда подальше, но отчего-то не посылают. Ничего не обещающее молчание бутлегера дает нам какую-то призрачную надежду, по крайней мере — так хочется думать.

Я не выдерживаю и начинаю сыпать словами, метать бисер, меня лихорадит… Даже обычно молчаливый и флегматичный Витя начинает помогать мне, — мычать и издавать горловые звуки. Он бывает и не в меру энергичным, крайне редко, но бывает, может сорваться в агрессию и наломать дров, а это — недопустимо. Я говорю о том, что мы постоянные и честные клиенты, о том, что мы их, рвачей, любим и уважаем, и даже спрашиваю о здоровье детей. В моем монологе — темперамент и искрометность, неопровержимые аргументы, заискивание и слезливость, и ни капли фальши. Я искренен — как никогда. Я рассказываю о том, какие у нас сегодня дорогие гости, две девушки, одна из них — англичанка, из самой Англии, точнее из Ирландии, что впрочем, один черт! Сидят они с нами за одним столом и пьют водку.

— Часто ли, — спрашиваю я всех и себя в том числе, — бывают у нас в гостях англичанки? Нет, не часто. Она прекрасная девушка, у нее чудесное русское имя Таня, и она желает выпить еще. Выпить по-русски и за Россию, за нашу родину. Разве это плохо? — Я перевожу дух. — Разве можно не поддержать престиж страны? Тоже нет. Так что если есть, уважаемые, у вас хоть минимальная возможность помочь, то помогите! А на этот счет у нас есть даже не простые советские рубли, а настоящие полновесные английские фунты, которые по весу тяжелее, чем доллары. Вот, пожалуйста, целых пять благородных английских фунтов. — В моих руках шуршит заветная бумажка. — Мы желаем с ними распрощаться, но не знаем, кому их вручить и получить за них всего ничего, каких-нибудь две бутылки водки.

В глазах человека появляется проблеск интереса. Он не спеша берет купюру, включает внутренний свет и долго рассматривает, вертит ее перед носом, шевелит лиловыми губами, потом, скрипя полушубком, поворачивается к напарнику и что-то говорит.

Мы молчим, у нас трясутся поджилки. Я лихорадочно думаю: «Давай, давай, рассматривай, нюхай, пробуй на зуб, все одно они настоящие, здесь лажи нет. Даже такие прожженные негодяи, как вы, и то не так часто держите в руках фунты, верно? Фунты — это вам не какие-нибудь недозрелые доллары, это уже нечто запредельное, фантастика!»

Фунты действительно обладают убойной силой тарана. После короткого совещания бутлегеров и пристального знакомства с банкнотой, в руках у нас оказывается две бутылки с весело булькающей жидкостью. Один из них, на манер фокусника, достал их из широких валенок. Мы поражены и повержены случившимся, у нас не хватает дыхания, мы даже не благодарим. Мы летим домой, как пули из ружья, и никто не в силах остановить нас и противостоять нам.

Не буду описывать, как мы поднимались, это уже не важно, важно то, что водка у нас в руках, и это свершившийся факт. А дома нас ожидали, ни на секунду не забывали о нас и встретили с распростертыми объятиями. И начался праздник. Мы выпивали по капельке, не спешили, а куда спешить, пусть ночь коротка, зато жизнь — бесконечна. Мы улыбались друг другу и радовались как дети. Скоро и в Маше как в переводчике надобность отпала. Да и разве нужен для умных слов и настоящих чувств переводчик? Потом пели песни, но очень-очень тихо, по-партизански, чтобы не потревожить благостную тишину общежития. Спели «Катюшу» и «Ямщик, не гони лошадей». Потому что иногда бывает так, что не запеть — невозможно. Потому что душа — широка, а сердце — безмерно. Пели и плакали. И Таня плакала, слов не понимала, но плакала. Слишком жалостливо получилось. Потом танцевали. Без музыки, просто так. Мы галантно приглашали девушек, а они приглашали нас на белый танец. Потом все слишком расчувствовались и я стал требовать фотографа.

— Маша! Танечка! — кричал я. — Подайте сюда немедленно фотографа с магниевой вспышкой! Пусть он схватит и запечатлеет, он — мастер, пусть остановит миг! Или еще лучше художника! — Продолжал реветь я, мне казалось, что художник по отношению к вечности более значимая фигура. — Где художник с красками и кистями?! Пусть напишет, намажет нас маслом и акварелью, пусть изваяет! Мы швыряем ему дымящийся кусок нашей жизни! Я — честный человек, я — дитя своей родины и гражданин страны! Мне некого стыдиться, я никого не боюсь, даже вахты! Слава всем несвершенным свершениям и половодью чувств!