Кто знал — тот помнит.

Неожиданно Еремичев позвонил. Учились когда-то вместе. Жили бок о бок. «Нас много было на челне…» Куда ни ткни — писатель, другой — еще хлеще! Теперь не знаю, к счастью или к несчастью нас всех свела тогда судьба воедино, дело прошлое… Но от стихов и прозы, бывало, содрогалось бедное общежитие. Потому что бросались в литературу очертя голову, как Матросовы. Тайну писательского ремесла пытались постичь одним махом. А как ее постичь? Когда ее постичь — невозможно. Тут уж, как кому Господь Бог отмерит. А уж какие умные разговоры при этом вели — с ума сойти! Вечером начинали — утром заканчивали. И — водочка, все ведь водочка! Без нее — никуда. Иных уж нет, как говорится, а те далече.

Долго не давал знать о себе Еремичев, наконец объявился. Голос глухой, сдавленный, как из-под земли. Просит денег, двести рублей.

Говорю, что нету, Николай, денег, позади праздники январские, — все просадил. Действительно — нету. А он не отступает, наседает: если не дам под поезд бросится! И по голосу слышу, что совершенно искренне заявляет, конкретно. Что же делать? Ведь возьмет, дурак, бросится!

Иду на поклон к соседям… А я уже за праздники им задолжал, назанимался под завязку. Ладно, вымолил кое-как, дали денег.

Поехал на встречу и не узнал Еремичева — тень осталась от человека! Худ, изможден до крайности, хуже концлагеря. В глазах — блеск не блеск, лихорадка пляшет, и — тоска, все — от нездоровья. Рука — слабая, бесчувственная, зубов нет.

— Болен, что ли, Николай? — спрашиваю.

— Да нет, не болен, та-а-к… — вяло отмахивается.

Лицо — темное от копоти, от сажи печной, руки — черные, живет где-то в деревне под Тверью, в избе-завалюхе, отапливается печкой. Вот куда судьба затолкала! На плечах — одеревенелый кожан, может, еще с гражданской войны, не гнется от времени. Грустное, неприятное зрелище!

А ведь когда-то гоголем ходил… И голос его — энергичный с похмелья был на всех этажах с раннего утра хорошо-о слышан. И как песни казачьи пел! Широко, разудало, с подсвистом, с притопом, как подобает…

Отдал я ему деньги. Сказал, что на Дон поедет, под станицу Вешенскую, — он оттуда родом, — к сестре, там отдохнет. А в апреле вернется — отдаст. Я махнул рукой: не надо возвращать. Сам подумал: «Нет, не отдыхать ты, Коля, поехал, а — умирать». Вот она какая штука — жизнь человеческая. Грустно и страшно.

В последнее время меня сильно тема товарищества занимает неподдельного, бескорыстного, искреннего. Как так? Раньше — или это только казалось? — друзей у меня было много, и дружба была такая, что за друга в огонь и в воду, и жизнь положить не жалко было. Все — на бочку! А потом я вдруг обнаружил, что друзей у меня осталось совсем мало, отдалились друзья… А в тех, которые остались, тоже той искренности и доверительности не сохранилось. Почему? Грустно все это осознавать…

Надо на тему товарищества рассказ написать… Очень злободневная тема! Жили-были, допустим, два друга-приятеля, можно сказать, не разлей вода… И дневали, и ночевали вместе, из одного казанка плов ели, ничего им не жалко друг для друга было… Потом разъехались по разным городам… Так жизнь распорядилась. Первое время после общежития еще и в гости наезжали, и перезванивались часто, поддерживали друг друга и все у них как прежде было. А потом вдруг один товарищ перестал к другому в гости заезжать и звонить, спрашивать о житье-бытье и поддерживать… Стал редко звонить — раз в полгода — и все время навеселе. А потом — и совсем перестал. Нужда отпала.

Вот так я сижу и рассуждаю, думаю о своем дружке закадычном… «Ты гляди — не звонит! Год уже не звонит. А коли так, и я звонить не буду!» А то что он не болен, не помер — прости Господи! — я от других знакомых слышу. Им-то он звонит! И встречается с ними… А они мне потом передают. Рассказывают, что — нет, не помер, а наоборот — жив, и в деньгах приподнялся, и квартиру себе купил, и машину, все у него — как надо. Но мне-то — не звонит! А я когда-то первым его дружком был, пять лет мы с ним плечо о плечо терлись, мытарства терпели…

Так что же случилось? Что такого умного и хитрого произошло, что надобность и нужда общаться отпала? Долго я над этим сидел, думал, ломал голову, пока очевидного не понял. В какой-то момент вдруг осенило: да все очень просто! Товарищество сошло на нет. А значит — это и не товарищество было вовсе, а была лишь игра в дружки, в жмурки, в притворки, и грош всему цена была. Заело его мое товарищество. А раз так — и переживать нечего. Вольному — воля, спасенному — рай.