В Бородинском сражении полк Скобелева выбили начисто. Остались в живых лишь он, знаменосец с трубачом и барабанщиком, да пять солдат, которые из последних сил отбивались от окружавших французов. Как оказалось, за происходящим наблюдал сам Наполеон. Когда же окруженные попали в плен, он оказал им воинские почести за удаль. Наполеон самолично прикрепил на грудь Скобелева орден Почётного легиона и велел доставить пленников в русский лагерь. После этого Кутузов и определил Ивана к себе в старшие адъютанты.

– Эх, Павел Андреевич, – говорил мне Скобелев, вечерами, когда мы дружно заваливались на наши шаткие лежанки, – Есть у меня одна мечта-идея. Коли останусь в живых, стать писателем, чтобы книжки про войну, да про геройства разные писать.

– Останешься, ясное дело, останешься. – зевая, ободрил я его.

– Да ежели и останусь… – горестно чесал своей культяпкой шевелюру Скобелев, – Я ведь в грамоте я не шибко, а писаки, знаешь, какие все умники! Ого-го!

– Ты Ванюша не боись, – приободрил я своего собеседника, почти засыпая. – Грамота писателю ни к чему, на то есть редакторы, которые всегда за него как надо перепишут, да и точки с запятыми где следует расставят. Спи, граф Толстой ты наш!

– Это какой такой граф Толстой, не из Павлодарского ли гусарского? – насторожился Скобелев.

– Он самый! – уже сквозь сон отозвался я.

Пройдут годы, и генерал Иван Скобелев действительно начнет писать книги под псевдонимом «русский инвалид», которые, несмотря на все примитивность их сюжетов, будут весьма популярны в народе.

Впрочем, были при штабе еще весьма интересные для меня люди. Вот, к примеру, титулярный советник Михайловский-Данилевский, первый историк войны 1812 года. Совсем недавно, бросив теплое место в министерстве финансов, он прибыл в армию с Кутузову и, став адъютантом главнокомандующего, теперь отвечал за ведение журнала боевых действий. Будучи совершенно штатским человеком, Михайловский-Данилевский был весьма далек от штабных интриг и истово любил историю Отечества. На этой почве мы с ним быстро нашли общий язык и не единожды имели приятные беседы. К тому же мы вспомнили и памятную встречу у безвестной деревушки, в которую я привез раненного Багратиона и помощь, оказанную нам в размещении титулярным советником.

Был еще и никому не известный саперный поручик Александр Рубцов. С торчащими во все стороны волосами и сдвинутыми на нос очками Рубцов был похож на классического интеллигента-разночинца, невесть, какими ветрами занесенного в начало XIX века. Должность у Рубцова была самая малая и невидная. Занимался он своими саперными вопросами, а в свободное время штудировал книжки о паровых машинах Уайта и мечтал, чтобы использовать эти машины на строительстве укреплений.

– Знаешь Александр – сказал я ему, когда увидел, как Рубцов чертит очередной рисунок несуразного землеройного устройства с паровой машиной. – Ведь с помощью паровой машины можно будет совсем скоро создать и самоходные паровые кареты, и даже паровозы.

– Что такое паровозы? – сразу же деловито поинтересовался Рубцов, и очки сползли ему на нос.

– Смотри, я тебе сейчас примерно нарисую, – ответил я ему и, взяв карандаш, изобразил паровоз с вагонами, трубой и дымом.

Затем детально все прокомментировал.

– Невероятно! – поразился саперный поручик. – Кто-то это уже сделал? Небось, англичане?

– Пока еще никто, но если мы с тобой не будем сидеть, сложа руки, то может, будем в этом деле первыми, – похлопал я Рубцова по плечу.

– Знаете, Павел Андреевич, если вы говорите серьезно, то я отныне ваш самый верный друг и союзник в этом паровозном деле. – Только скажите, что надобно делать! Я уже люблю эти ваши паровозы! Поклянитесь, что мы их с вами сделаем!

– Клянусь! – сказал я ему. – Вот выбросим французов с нашей земли, тогда займемся и паровозами, и многими другими интересными и полезными для России вещами.

В тот же день я получил весьма солидные финансовые средства и сразу почувствовал себя настоящим Крезом. Однако оружие, которое я так же получил, как офицер штаба главнокомандующего – новую шпагу и три кремневых пистолета, не могли вызвать во мне не то, что радости, но даже умиления. Да в своем будущим времени я бы бесконечно радовался таким раритетам, но сейчас… Что толку от пистолета, который стреляет всего один раз, да и то с приличной задержкой, из-за кремневого замка. А в дождь на такое оружие вообще рассчитывать нельзя, т. к. отсыревает порох. Иметь бы при себе какой-нибудь нормальный пистолет с хорошим запасом патронов! Я уже не говорю, о ПМ или «Стриже». Был бы хоть какой-нибудь старый ТТ, да где взять!

Внезапно меня осенила столь смелая мысль, что я даже вскочил со своей лежанки.

– Что-то случилось? – спросил дремавший рядом на своей раскладушке Скобелев.

– Да нет, ничего!

Покинув избу, я быстрым шагом двинулся, не зная куда, впрочем, ноги сами меня куда-то несли, так как мне было совершенно все равно, куда мне идти. Голова моя была занята совсем иным. Дело в том, что я вспомнил – знаменитый Самюэль Кольт изобрел свой не менее знаменитый капсюльный револьвер уже в 1835 году, а год спустя уже стал его выпускать. Это значило, что уровень промышленности данной эпохи и развитие технологий вполне созрели для производства столь совершенного оружия, каким был кольт! А ведь кроме револьвера можно было параллельно создать и капсюльное ружье. Это был бы революционный переворот в вооружении, и если бы это первой сделала России, история могла пойти совсем иным путем. Что касается меня, то любя оружие, я всегда с особым трепетом относился к старым пистолетам и револьверам, неплохо зная их устройство и даже немного технологию изготовления. А что, если бы я смог опередить знаменитого американца и первым «создать» его револьвер, причем не двадцать лет спустя, а прямо сейчас. Впрочем, прямо сейчас шла война, и было очевидно, что для «изобретения» у меня не будет ни времени, ни возможности. Вот если удастся остаться в живых после этой войны, тогда еще все может быть. От такой радужной перспектив мне хотелось кричать и петь. Не сдержавшись, я вполголоса запел:

Эх, если бы, хоть кто-то мог меня понять! Если бы хоть с кем-то я мог поделиться своими мыслями, без опасности быть принятым или за идиота. или за глупого мечтателя. Отвлекшись от своих с мыслей, я увидел, что стою напротив избы Кутузова. Маячившие у крыльца часовые с непониманием косились на меня. Оконце в горнице Кутузова светилось. Это мерцала свеча – старый фельдмаршал еще не спал.