– Вот же обрадуются воры, забравшись ко мне в квартиру. – Потёк мыслями и лицом Шиллинг, представив двух типов в масках, с отмычками в руках. Которые стоило только ему выйти за порог, как спустились с верхнего этажа и под усиленный снотворными сон его соседки, мисс Клер, принялись вскрывать его квартиру. – А может это был напускной сон, – в момент догадался Шиллинг о стоящем за этим сном коварстве мисс Клер, любовницы одного из типов в масках.

– Плёвое дело, когда есть отмычка от страждущего любви сердца, – без труда открыв дверь, сплюнул на порог первый тип в маске. И Шиллинг без труда догадался, что под этими словами имеет в виду этот тип в маске – любвеобильную мисс Клер, которая если что, то и его домогалась. Но она ничего не могла поделать против крепкой обороны Шиллинга, которая основательно держалась на трёх китах: страхолюдинам, толстым и напористым дамочкам не место в его сердце.

Но вот грабители в масках оказываются на пороге квартиры, и что же они видят? А видят они насколько гостеприимный хозяин здесь, в этой роскошной квартире проживает. И он не как какой-нибудь жадный до не гостеприимности жлоб, который прячет под матрас или в морозильник холодильника свои деньги, а он прекрасно зная, что всё это бесполезно, всё равно найдут эти его и деньги, и тогда зачем ему видеть весь этот переполох в квартире, который устроят ему грабители, рассерженные его не верой в их умственные способности, а он как человек рассудительный и понимающий, что все деньги с собой в карманах не унесёшь, и значит, их нужно делить с теми, кто испытывает потребность в подобном дележе, их здесь и оставляет. – В общем, молодчина этот господин Шиллинг, раз так не глупо о нас подумал, оставив на пороге портмоне, а в холодильнике полный графин виски, чтобы нам было чем отпраздновать этот наш удачный приход в его квартиру (то, что они заглянули в холодильник, то это не из-за недоверия к нему, а просто им захотелось выпить с дорожки). – Поднимая с пола портмоне, отдал должное предусмотрительности Шиллинга первый грабитель.

Но Шиллинг, что уж греха таить, совсем от этого нелегче, а как-то даже жалко себя и очень злобно на этих грабителей. А тут новая мысль, огорошив его своим откровением, прямо сбивает у него дыхание и останавливает на месте. – Так ведь там все удостоверяющие меня документы! – в потрясении ахнул про себя Шиллинг, схватившись за сердце. И при этом так из себя страдальчески посмотрел, что вызвал участие у мимо проходящих прохожих, поинтересовавшихся у него: «У вас всё в порядке?».

– Да, спасибо. – Выдавив из себя улыбку, сказал Шиллинг, и вправду почувствовав себя чуть лучше. И всё благодаря простому неравнодушному человеческому слову, которое, как оказывается, может чудеса творить. И Шиллингу если что, то было на что опереться. – Меня, как минимум, не оставят бездыханным валятся на тротуаре, а вызовут катафалк. – Подумал Шиллинг, а вслед сразу же решил, что ещё не время списывать себя со счетов, и если заручиться поддержкой знакомых конгрессменов, то они, удостоверив его личность перед охраной на пункте пропускного контроля в здание конгресса, тем самым поспособствуют его проходу внутрь. Но только было Шиллинг так за себя немного успокоился, и принялся в уме прикидывать, к кому же из влиятельных конгрессменов можно обратиться с этой просьбой, как тут же понял, что эта задача не столь легка, как ему поначалу показалось.

– Это они только на словах такие щедрые на обещания и дружескую поддержку, с готовностью за тебя пойти в огонь и в воду, а как дойдёт до дела, так первое, что они сделают в ответ на твою просьбу, удостоверить и подтвердить твою личность перед службой охраны: «Конгрессмен Ролекс, тут такое дело. Портмоне со всеми документами у себя дома забыл и так сказать, стал не удостоверяем. Не могли бы вы подтвердить, что я вице-президент Шиллинг?», – так начнут всячески увиливать от ответственности, которая налагает на них это твоя просьба. – Шиллинг в момент представил физиономию конгрессмена Ролекса, в раз переформатировавшуюся из добродушной и услужливой в ощетинившуюся непониманием.

– Я бы с великим удовольствием, – оглядываясь по сторонам, в поиске и не пойми чего, нейтрально говорит конгрессмен Ролекс, судорожно соображая в уме, что всё это может значить. А значить может очень многое. И первое, что подумал Ролекс, услышав эту просьбу от Шиллинга, то он не поверил в такую беспамятливую оплошность Шиллинга. – Чует моё сердце, он что-то такое задумал. – Стараясь не смотреть напрямую в глаза Шиллингу, – мало ли как потом этот его пристальный взгляд объяснит пресса, – а присматриваясь к нему, попытался разгадать его манёвры Ролекс. – Может, хочет таким образом, выяснить для себя, кому можно если что довериться. Ну, тогда можно подтвердить его личность. Ну а если он уже не вице-президент, а самозванец, – вчера мистер президент в привычной себе порывистой манере, снял его со всех должностей, и сказал, что б духу этого подлеца и крохобора здесь больше не было, а кто удостоверит его личность, то будет иметь дело лично со мной, – то это подло со стороны этого самозванца. Чёрт! Почему я никогда не читаю парламентских газет! – чертыхнулся про себя конгрессмен Ролекс, и довысказал свой ответ Шиллингу-самозванцу, – но я кажется, – Ролекс демонстративно похлопал себя по карманам, – тоже забыл дома свои документы. – И не давая возможность Шиллингу что-либо сказать, уносится куда-то назад, прочь.

– Я тебе, кухаркин сын, это при случае припомню. Теперь ходи и оглядывайся, как бы не споткнуться на ровном месте, упасть и навсегда забыть, как тебя звали. А тем, кто будет приводить тебя к новой памяти, буду я. И ты уж не обессудь, будущая мисс Ролен, что так за тебя всё поняли. – Переполненный гневом и мстительными мыслями, Шиллинг чуть не скатился по ступенькам, ведущим в здание конгресса, вслед за подлецом Ролексом.

А ведь это близкий по духу и по партийной принадлежности конгрессмен, а что уж говорить о господах конгрессменах, кто по идеологическим соображениям числится в противниках у Шиллинга. Да первое, что они сделают, так воспользуются этим поводом, чтобы нанести репутационный удар той партии, чьим представительным лицом был Шиллинг. Так что Шиллинг пока не спешит обращаться за помощью к противным конгрессменам, хотя они, проходя мимо него, здороваются и, выказывая видимое почтение, как бы провоцируя его на эту не совсем обычную просьбу. Но Шиллингу одного Ролекса хватило, чтобы понять, что его будет ожидать, вздумай он к ним обратиться с подобной просьбой. – Когда все варианты перепробую, только тогда к ним подойду. – Решил Шиллинг и, заметив поднимающееся по ступенькам знакомое конгрессменское лицо, добавив в свою улыбку добродушности, выдвинулся навстречу конгрессмену Эдмунду Тата, с которым он ранее, ещё до занятия своей должности, частенько приятельствовал в баре за кружкой пива.

– Конгрессмен Тата! – обратился к сему конгрессмену Шиллинг, стоило тому приблизиться к нему. Чем вызывает у этого достойного конгрессмена неприкрытое ничем удивление, с которым он смотрит по сторонам, где может быть, стоит ещё один конгрессмен с точно таким же как и у него именем. Но там вроде никого нет, да и в именных близнецах никто у конгрессмена Тата не значился, и он, с сомнениях в глазах смотрит на Шиллинга и спрашивает его. – Вы что, заболели, или с вами что-то особенное случилось, что у вас происходят такие прорывы в памяти? – При этом видно, что Тата не собирается ни одному слову Шиллинга верить. Так что Шиллингу пришлось в обтекаемой форме выразить ему свою просьбу. Что ещё больше вывело из себя конгрессмена Тата, который вмиг понял, в каком оказался затруднении Шиллинг.

– Вот значит как! – слишком громко и при этом брызгая слюнями, рассвирепел Тата, – значит, после занятия своей новой должности, в один момент забываешь о своих товарищах, а как приспичило, так требуешь вспомнить! – и не успевает Шиллинг уклониться, как Тата оставляет на его лице незабываемый плевок. Что только временно не терпимо, пока он находится на лице, и чего Шиллинг не потерпит, стерев с лица рукавом пиджака. Но это не единственное, чем попытался и расшатал позицию Шиллинга Тата. А дело в том, что после его словесного упоминания того естественного процесса, к которому время от времени склонен всякий живой человек, который много воды выпил, Шиллинг и в правду почувствовал внутренние позывы сходить в туалет. Но здесь нигде не сходишь (кусты слишком малы, чтобы тебя в них не заметили), и теперь он в двойне мотивирован к тому, чтобы попасть внутрь здания конгресса – до дома он боится, не поспеет.