(Рут! Хватит повторять! Пожалуйста, хватит!)

– Рут, мы Стартрек вспоминаем!? Хороший фильм… – Эрик протянул ей обе руки, как будто, она была умалишенной.

Захотелось двинут ему по оставшейся половине зубов. Чтобы шепелявил дебильное «ф-с-е-е получиш-ш-ть-ся».

Остафь шебе хлафное! Рал-ф-ф Лох-х-рен-н.

Представила, как Эрик, без верхних зубов, постаревший, сгорбленный, но по-прежнему, в розовой поло – поднимает скрюченный палец вверх.

Он потерял все.

Но, оставил главное.

Ральф Лорен.

– Пошел ты! – перестала злиться, осталось только раздражение.

– Да, ладно, Рут! Весело! Давай…

Она бы все была готова отдать, чтобы Эрик вмазал ей, как следует, потом подхватил и унес в пальмы, чтобы трахнуть. Как сделал бы любой нормальный мужик из девяностых. Мужик из девяностых… у-у-у-у! На-до-е-ло-о-о!

Вмазать и трахнуть!

С новой мазью «Вмазотрах», вы будет хотеть этого!

В любом месте, в любое время!

Да здравствуют, девяностые! Вмазаться, трахаться, корчиться в ванной и блевать на вечеринках!

– Давай, Рут! Все получиться!

– Я давать буду, если капитан Кирк с Чамберсом спустятся со своей дурацкой мыльницы и будут трахать меня. Слышите… – особенно, с ненавистью, посмотрела на Энди, который все это время ухмылялся. – Слышите вы меня! Трахать не свои дурацкие ускорители, а меня. Слы-ши-те…

С Рут не все в порядке. – сказала Хелен.

Драная хиппи! Тупая любительница Воннегута!

– Да на хрен, оглянитесь вы… кто здесь вообще в порядке! Кретины!

Не выдержала, убежала. Эрик побежал следом. Они считались парой! Пара! Импотент в поло и озабоченная трахом, несуществующим трахом, тридцати сколько-то летняя, бывшая рекламщица. Ни на что, не способная.

Рекламы больше нет. И траха больше нет. И не будет.

***

– Так, ты какой фильм хотела бы посмотреть?

– Какой… ты спрашиваешь, не потому, что время «киносеанса»?

– Нет, что ты! Я просто. В общем, Рут. Ты знаешь, что…

Лежали вдвоем в гамаке. Со стороны бухты доносилось шептание воды, убаюкивающий эффект добавлял шелест разлапистых пальм и папоротников.

Злость и раздражение ушли. Довольно быстро, как и появились.

Давно она не помнила себя такой. Как будто, трясут изнутри. Может, это все из-за механического малыша?

– «Лучший друг» мне очень нравится.

– Мадонной хотел быть?

– Нет, мне сам фильм нравится. Ну и Мадонна, конечно, тоже.

Больше всего, ее раздражало в Эрики, да и во всех остальных тоже, что он почти никогда не реагировал на издевательства. Ни на какие! Скажешь ему «засунь себе поло в жопу», а он ответит «все получится».

– Может, Руперт Эверетт?

Раз уж начала издеваться, так продолжай, не останавливайся. Стеби, стеби, стеби… – так говорил ее босс, Грязный Мэни.

Она не знала (или не помнила), но думала, что «грязным» его называли за это его излюбленное «стеби-стеби». Мэни был из породы старых рекламщиков, для него не было ничего святого. Впоследствии, оказалось, что это и есть единственно правильная позиция в жизни, причем не только для рекламщиков.

Очевидно было то, почему Грязный Мэни был еще и «мэни». За свое «стеби, стеби, стеби» он умудрялся брать деньги, причем неплохие.

Она пришла овечкой, после тупой работы в какой-то корпорации. Поначалу, разве что могла брифы заполнять. Работала секретаршей по сути, хотя по должности – помощник арт-директора.

Запомни, Рут! Клиенты – идиоты. Они не знают и никогда не узнают, чего сами хотят. – с этими словами, Мэни бросал стопку брифов в урну, переполненную бычками и смятыми алюминиевыми банками.

Урны с бычками и смятыми банками! Она хорошо помнила офис. Атмосфера старой «школы». Бутылки дешевого, но сносного виски в каждом углу, разрешено курить прямо на рабочем месте.

Последнее, что она помнила оттуда, как, примерно, за месяц до того, как все рекламные агентства перестали существовать, пришла в офис, кажется, что-то забрать. Сотрудников уже никого не было, все бежали из города.

Застала «на посту», великого и ужасного, ДжиЭм.

Мэни сидел в своем кабинете. Он был один, но, накурено было так, как редко было в прежние времена, когда курили все.