и помогаю ей встать со стола. Затем смущенно отворачиваюсь. Она была права: это не

исправит ситуацию.

Я оставляю ее на балконе, а сам прохожу в комнату. По привычке проверяю

наличие кошелька в кармане и беру ключи.

— Куда ты идешь? – спрашивает она у меня из-за спины. Ее голос звучит твердо, но с нотками паники.

— Мне нужно проветрить мозги, — отвечаю я и выхожу, закрывая за собой дверь.

Мне, конечно, некуда пойти. У Веры есть Клаудия и коллеги с ее работы. У меня

же нет никого. Может, только родители и сестра. Всех остальных друзей я растерял, когда

развелся с Изабель. Даже лучшие друзья, которые оказались не такими уж и лучшими, незаметно отстранились от меня. Возможно, из страха быть втянутыми в скандал или

боялись, что мое поведение отразится на них. Уверен, у многих за этим стояли жены с

угрозами, что если их мужья проведут хотя бы раз время с человеком, бросившим свою

жену ради молодой девушки, их ждет то же самое.

Я так много друзей потерял из-за того, что они отказывались понимать, каково это

влюбиться в кого-то, в кого не ожидаешь. Так много друзей, которые предпочли осудить

меня вместо того, чтобы просто любить.

Я иду по улицам, брожу и брожу, пока не садится солнце, натыкаюсь на маленький

тихий бар и захожу, чтобы выпить. Заказываю джин с тоником, чтобы победить жару, и

еще один джин, чтобы договориться со своим сердцем. Это стало такой тяжкой ношей, давящей мне на плечи. Есть Вера и есть одиночество. Иногда они вдвоем со мной, но

сейчас есть только последнее.

Я так сильно хочу перечитать свое письмо, но это означает необходимость

вернуться домой к ней, а я здесь. Она не пишет мне. В моем телефоне нет «где ты?» и

«когда ты вернешься?», или «нам нужно поговорить», или, на худой конец,

«шовинистский ублюдок», так что стимула возвращаться у меня нет. Мне хочется

остаться на мадридских улицах до восхода солнца. Я хочу пить и бродить по узким

улочкам с сомнительными людьми, пока не почувствую, что уже нашел ответ на скрытый

вопрос, мучающий меня.

Можешь ли ты приспособиться к чему-то, не меняясь? Можешь ли давать что-то, не теряя себя? Не уверен.

В конце концов, мои ноги начинают болеть, рабочая обувь абсолютно новая и не

разносится за одну прогулку, мои суставы устали. Наверное, такое приходит со

старением.

Я повернул назад к дому и вошел так тихо, как только мог. В квартире очень темно

и тихо, за исключением мерного гула холодильника.

Вера в постели, но не спит. Она сидит, одетая в мою футболку, ее плечи поникли.

Шторы открыты, проникающий через окна свет освещает одну ее сторону, оставляя

другую в тени. Ее щеки блестят. Она плакала.

— Прости, — прошептала она, когда я остановился в дверях.

И сразу же мой гнев испарился, растворившись в любви к этой маленькой

испуганной девочке.

Я подошел к кровати и заключил Веру в объятия. Поцеловал ее в макушку так

крепко, как смог.

— Ты меня прости.

— Я просто упрямилась, — она шмыгает носом. – Не знаю, почему. Думаю, я

боюсь и расстроена, чувствую себя, загнанной в ловушку.

Я замер.

— В ловушку?

— Не тобой, — говорит она решительно. – Точно не тобой. Это… Я не знаю, здесь

ли мое место, и куда бы я не свернула, всегда есть что-то, что отталкивает меня. Мне нет

места в Ванкувере, но я также не чувствую своей принадлежности к этому месту.

— Ты принадлежишь мне, — мой голос звучит грубо, с примесью тоски и страсти.

— Я знаю, — отвечает Вера, кивая. – Знаю, что так и есть. Но иногда этого

недостаточно. Мне нужно больше, чем просто ты, Матео. Мне нужен ты и нужна

собственная жизнь, в которой я буду чувствовать себя безопасно. Мне нужно место, чтобы пустить корни.

— Может ли оно быть здесь?

— Надеюсь, что может. Только, боюсь, Испания не хочет, чтобы я оставалась.

Я пробегаю пальцами вниз по ее затылку.

— Я поговорю с твоим боссом. Ты сможешь остаться.

— Матео, все в порядке.

Она всегда так говорит, даже когда не в порядке. Несмотря на ее слова, я сделаю