В общем-то, и проститутки, и профессиональные литераторы зарабатывают, как умеют. Среди них есть востребованные и не очень, есть достаточно дорогие, а есть и готовые потрудиться едва ли не за еду. Владимир Александрович немного жалел и никогда не осуждал ни тех, ни этих, но, пожалуй, единственным исключением, подтверждающим общее правило, полагал Достоевского.

Рассуждения Виноградова о поразительном сходстве продажной любви и литературного промысла в первую очередь, разумеется, следовало отнести к так называемой сильной половине писательского сообщества. Потому что, как правило, после того, как закончена любая настоящая (и стоящая!) книга, мужчине-автору необходима пусть и недолгая, но творческая пауза. Для того чтобы восстановить потраченные силы – точно так же, как после акта любви. А когда производство заказанных текстов поставлено на поток, кушать хочется и разборчивость только мешает…

Писать книги нужно, считал Виноградов, только если не писать не можешь. И только тогда, когда этого по-настоящему хочется.

Его мнение многим могло показаться неоднозначным и спорным. Однако сам Владимир Александрович, состоявший в Союзе писателей вот уже более двадцати лет, постоянно имел какой-либо иной, не относящийся к литературе, источник существования. Например, после службы в милиции он почти сразу же стал практикующим адвокатом. Эта работа Владимиру Александровичу нравилась, и достаточно скоро он приобрел репутацию энергичного, грамотного и порядочного профессионала. А уже вместе с такой деловой репутацией – возможность довольно свободно планировать свое время, получая необходимый и достаточный доход.

Но, с другой стороны, труд защитника по уголовным делам никогда не считался приятным и легким. Хотя бы потому, что тюремный воздух, например, невозможно спутать ни с каким другим. И тот, кто хоть раз побывал за стенами даже самого современного следственного изолятора, уже никогда не забудет неистребимо вязкий, тошнотворный, какой-то даже физически липкий запах людских выделений, постоянного страха и отвратительной пищи. Кажется, что этим запахом насквозь и навечно пропитано все – так, что даже подписанные там бумаги по уголовному делу нельзя потом брать в руки без ощущения нечистоты и заразности…

Вот и на этот раз, оказавшись за воротами следственного изолятора, Владимир Александрович первым делом перекрестился на купол собора, несколько раз подышал полной грудью и только после этого занялся текущими делами.

Пришлось немного подождать, пока мобильный телефон подключится к сети.

Виноградов набрал номер Дениса – аппарат абонента был выключен или находился вне зоны обслуживания. Конечно, следовало позвонить оперативнику вчера, но Владимир Александрович так поздно закончил возиться с DVD-дисками, что решил не будить его посреди ночи. А в половине седьмого утра он уже занимал очередь на свидание со своим подзащитным: в изоляторе кабинетов для следователей и адвокатов было меньше трех десятков, так что некоторые желающие записывались еще с прошлого вечера. А потом, на посту, пришлось сдать на хранение телефон и оставаться без связи почти до обеда…

«Ничего, перезвонит, – подумал Виноградов. – Увидит номер и перезвонит».

Владимир Александрович сел в машину и меньше чем через полчаса уже припарковался возле знаменитого писательского дома на Петроградской стороне.

Построен этот дом был шестьдесят лет назад на средства Литературного фонда и помнил еще Анну Ахматову. Которую Виноградов, естественно, не застал. Зато ему довелось посещать в этом доме когда-то Вадима Сергеевича Шефнера – пожалуй, самого ленинградского из писателей прошлого века. А спустя пару месяцев провести целый вечер, за стопкой и за мужским разговором, в гостях у прекрасного, злого и умного Виктора Викторовича Конецкого… Вообще же, дом был многоквартирный, большой, и почти все квартиры в нем занимали особо достойные и заслуженные члены Союза писателей СССР. Только вот, как оказалось, в памяти благодарных читателей от них сохранился едва ли с десяток имен и фамилий.

Дверь в квартиру на четвертом этаже открыла Юлия Эдуардовна:

– Здравствуйте, Владимир.

– Добрый день…

Интересоваться, какими судьбами она здесь оказалась, не имело никакого смысла. Они были знакомы больше двадцати лет, со времен вступления Виноградова в писательский союз, и тогда еще не вызывало сомнения: для всего, что делала или не делала эта женщина, обязательно имелась веская причина.

– Извините, не знал, что сегодня увижу вас. Непременно пришел бы с цветами.

– Ничего страшного. Проходите. Он уже про вас спрашивал.

Борис Аркадьевич Жаботинский принадлежал к поколению шестидесятников, давным-давно стал почти живым классиком, однако остался при этом порядочным человеком. Вчера вечером он позвонил Виноградову и попросил заехать в любое удобное время… желательно после обеда. Отказать Виноградов не мог, да и не хотел: с юных лет он зачитывался фантастическими романами Бориса Аркадьевича, а к нему самому относился с большим уважением. Тем более что в последние несколько месяцев Жаботинский болел, и в Союзе писателей поговаривали про онкологию.

Юлия Эдуардовна пропустила гостя вперед:

– Не надо, пожалуйста, обувь снимать! Прямо так проходите.

Окно спальной смотрело во внутренний скверик, но сейчас оно оказалось наполовину прикрыто тяжелыми шторами. Возле окна – письменный стол с монитором, а деревянные темные полки от пола до потолка заставлены книгами и различными памятными безделушками со всего мира. На стене между книжными полками нашлось место для пары хороших картин, православной иконы и отпечатанной более ста лет назад карты звездного неба. Сам хозяин лежал на широкой семейной кровати, под одеялом, и его очень бледное, осунувшееся лицо почти не отличалось по цвету от наволочек на подушках.