– Ну, что поделаешь, специфика расследования… – без тени смущения заявил корреспондент. – Тогда не будем понапрасну тратить время. Раз уж вы все равно уже догадались, на какую тему будет интервью.

– Я не даю заочных интервью, тем более по телефону.

– Я готов и подъехать, куда скажете.

Профессиональному напору журналиста можно было только позавидовать.

– Назовите мне хоть одну причину, по которой я соглашусь с вами встретиться.

Собеседник задумался на мгновение.

– А может быть, тогда дадите комментарий?

– На какую тему?

– Владимир Александрович, мне потребуется всего лишь простой комментарий такого известного профессионала, как вы. К тому же почти очевидца произошедшего… – Собеседник обрушил на Виноградова поток слов, применяя надежное старое правило: чем дольше тянется разговор, тем труднее его оборвать: – Видите ли, в материалах полицейской проверки имеется два существенных противоречия. Во-первых, дверь склада открывается внутрь помещения. Если верить протоколу осмотра места происшествия и объяснениям сторожа, он лежал до утра без сознания там, где свалился: прямо у выхода. Да, но как же тогда выносили похищенную литературу, если он подпирал эту дверь своим собственным телом? Вы меня слушаете, Владимир Александрович?

– Да, конечно.

– И что скажете по этому поводу?

– А какое второе противоречие?

– Свидетели, с которыми я говорил, видели во дворе только светлый микроавтобус. Но заявленные в отчетах типографии тиражи отпечатанных книг просто-напросто не могли бы в него поместиться! Для того чтобы вывезти все, что оставалось на складе по документам, нужен был настоящий большой грузовик, если даже не целая фура.

– Возможно, свидетели ошибаются?

– Всякое бывает, – согласился журналист.

– Да, всякое бывает… – повторил вслед за ним Виноградов. И внезапно заторопился: – Ой, простите, мне надо бежать! Не могу разговаривать, извините, пожалуйста!

После этого Владимир Александрович дал отбой. Динамик мобильного телефона был достаточно сильный, и по лицам приятелей он догадался, что те слышали если не весь разговор, то значительную его часть.

– Ну, и что скажете?

– Он ведь перезвонит сейчас, – напомнил Николай Проскурин.

– Нет. Не думаю.

– А как же твои комментарии?

– Да нужны они этим ребятам, как… лысому расческа! – Виноградов убрал телефон.

– Тогда зачем было звонить?

– Не знаю.

– Может, это какой-нибудь провокатор? – Тимур Максимов обернулся и многозначительно посмотрел на окна Дома писателей.

– А может, и наоборот, помочь хотели…

– Владимир Александрович, ты еще веришь в добрых журналистов?

– Я верю в чудеса, – пожал плечами Виноградов.

В детективных романах Владимира Виноградова почти не было женских персонажей.

Поэтому появление одинокой и очень знакомой девицы по имени Лана удивило его даже больше, чем оперативника.

– Добрый вечер, отважные рыцари!

– Добрый вечер… – вздохнул Владимир Александрович. Они с Денисом только что вышли во двор и стояли теперь перед складом, собираясь наедине обсудить результаты обхода соседних квартир. – Какими судьбами?

Фамилия у Ланы была Злотник, и Виноградов запомнил ее только потому, что когда-то написал девушке рекомендацию для вступления в Союз писателей. Хотя, вообще-то, печаталась эта самая Лана Злотник под непонятным, но красивым иностранным псевдонимом Виоленсия Мачиста и за последние несколько лет опубликовала четыре успешных романа в жанре веселой любовной фантастики.

Нельзя сказать, что Владимир Александрович, давая рекомендацию, увидел или почувствовал в юной писательнице некое особенное литературное дарование. Скорее, пожалуй, наоборот – и она сама поначалу, и ее первые, ранние произведения вовсе не соответствовали мужским и литературным предпочтениям Виноградова. Однако достаточно долгое время он вообще никому не отказывал в рекомендациях, которые требовались на приемной комиссии. Принципиально не отказывал. Ну хочет человек вступить в писательский союз… и что же такого? Ни наличие, ни отсутствие членского билета какой-либо общественной организации вообще не влияют на то, уродился ли человек в самом деле поэтом или прозаиком. Даже если на этом билете печать с фотографией и голограмма.

Да и кто же мы сами такие, считал Виноградов, чтобы определять: ты, к примеру, достоин, а ты не достоин считаться писателем? Существовала опасность, с одной стороны, высокомерно обидеть какого-нибудь современного Бродского или Ахматову с Гумилевым.

И к тому же, с другой стороны, полагал Владимир Александрович, если бы начинающего живописца Адольфа Гитлера все-таки приняли в академию художеств, то, возможно, и не было бы ни 22 июня, ни Сталинграда, ни холокоста…

– Представьте же нас друг другу, дорогой Владимир Александрович, – потребовала девица.