Чем дальше рассказывала судья, тем больше нетерпения проявлял Максим. Ему хотелось, чтобы это жуткое повествование поскорее закончилось. И как зачарованный смотрел ей в глаза, бледнея все больше.

— …а второй накинул на шею девочки детскую скакалку и придушил ее. Естественно, она не могла кричать. Первый тем временем принес из кухни терку, порвал на девочке платье и изуродовал ей плечо. Потом…

Максим ни на минуту не усомнился в правдивости судьи. Не потому, что подозревал отца, в общем-то не способного на такой нечеловеческий поступок, не потому, что Валентина говорила убедительно, без тени фальши, — он просто верил, подсознательно, без всяких определений, словно когда-то уже видел все это собственными глазами, а сейчас просто слушал пересказ.

Нечто подобное он уже пережил, однажды увидев по телевизору небольшой фрагмент содержания пленных в чеченских лагерях. Максима абсолютно не трогали насильственные сцены в американских боевиках, а акты насилия в российских кинолентах воспринимались с улыбкой. То был плод воображения драматургов и режиссеров, воплощенный на пленке. Но то, что показали по ТВ, было по-настоящему ужасно потому, что отстреливали пальцы у настоящих людей, рубили головы живым… На пленках была запечатлена смерть, короткий промежуток времени, в который человек лишался жизни.

Он смотрел на экран телевизора и против воли не мог оторвать взгляда. После вывел для себя бредовую версию: вину за видеоинформацию, потрясшую его, по определению он возложил на способ ее передачи, на телевизор. Если бы эти кровавые действия произошли у него на глазах, он не был бы так взволнован. На самом деле Максим просто искал отговорки, потому что короткий видеосюжет действительно произвел на него сильное впечатление.

— …Второй продолжал держать окровавленное тело, другой подтащил к кровати Илью. Пальцы умирающей девочки исцарапали его лицо… Сейчас ты узнаешь, что произошло после того, как убийцы покинули квартиру. Слушай внимательно, Максим, и запоминай. Илья самостоятельно попытался развязать удавку на шее девочки, но за долгое, очень долгое время — прошло больше часа, сумел только ослабить верхний узел.

Максим в очередной раз поймал себя на мысли, что видел все это, иначе как он смог представить себе окровавленного парня с изуродованным страшной болезнью лицом, который непослушными пальцами пытается развязать удавку, не понимая, что его подружка уже мертва. А он продолжает тянуть, раскачивает узел. Спасает.

Во второй раз за сегодняшнее утро волосы на голове Максима Курлычкина пришли в движение.

— …Илью рвало, когда отец Светы Михайловой нанес моему сыну три страшных удара кувалдой, с помощью которой выломал дверь. Илья умер только на третий день. Врач — с мыслями: "Собаке собачья смерть", — выдернул иглу из локтевой вены моего мертвого сына.

Нет, мастерство рассказчицы тут ни при чем, в очередной раз мысленно подгоняя женщину, подумал Максим. Но вот ее бесстрастность, словно она рассказывала не о мучениях собственного сына, а о муках подопытной крысы в лаборатории, возымели именно такой эффект. Нельзя предположить и то, что Ширяева рассчитывала на подобный результат.

— …знала, что будет дальше, и не ошиблась. Отец девочки ударил в гроб, и тело Ильи упало на асфальт… И последнее: из машины, остановившейся напротив подъезда, смотрел твой отец. Мы встретились с ним глазами, и он, улыбнувшись, уехал. Вот так, Максим, — все-таки мне нравится твое имя — твой отец рассчитался со мной. Что скажешь?

Максим промолчал.

Ширяева встала.

— В туалет не хочешь? Не стесняйся, я привыкла и умею ухаживать, у меня большой опыт.

Парень покачал головой. Следующий вопрос заставил его надолго задержать взор на лице судьи.

— Расскажи мне о своей матери, — попросила она, снова опускаясь на стул.

— О матери? При чем тут моя мать? Что, она тоже виновата?

— Не думаю. Но это единственный человек, который сможет помочь тебе. Своего отца можешь смело сбросить со счетов.

— Я не знаю, что именно вас интересует. Я даже не смогу точно вспомнить, сколько лет мои родители состоят в разводе. Лет, наверное, шесть-семь.

— Я не буду спрашивать тебя, любишь ли ты свою мать, это видно по твоему голосу, в нем я различаю нежность. Ты часто с ней видишься?

— Хотелось бы чаще, — откровенно признался парень и вздохнул. — Вы хотите встретиться с ней?

— Непременно, — категорично ответила Валентина. — И сообщу, в какое положение попал ее сын. Не беспокойся, я умею не только огорошивать. Конечно, ей придется поволноваться, но без этого не обойтись. Так что, Максим, скоро у меня будут два помощника: ты и твоя мама.

Глядя на парня, ей хотелось отереть с его щеки засохшую грязь. Валентина поднесла к лицу парня носовой платок.

— Плюнь, — попросила она.

— Чего?!

— У тебя грязное лицо, я хочу его вытереть. Пожалуйста, плюнь в платок. А я тем временем расскажу, как ты оказался здесь. Мне кажется, ты забыл, как вышел из дома и тебе на пути встретилась легковая машина.

Максим выполнил просьбу судьи и с бранным словом плюнул в платок.

Валентина вытерла его щеку. Словно любуясь своей работой, отклонилась назад и прищурилась на пленника.