Вскоре клепки подались, искореженные пластины разошлись в стороны, и пленник смог освободить руку. Тронув покрасневшее запястье, Максим первым оказался наверху. Он даже не удосужился подать руку своему спасителю, когда тот, кряхтя, выбирался наружу.

— Что это за село? — задал первый вопрос Максим.

— Марево, — Иван отряхнул с колен прилипший песок и более внимательно осмотрел парня.

— Далеко от города?

— Около ста километров.

— От Юрьева?

— Ну да, — изумлению Аникеева не было предела.

— А телефон у кого-нибудь есть в деревне?

Иван хотел задать встречный вопрос: "Сколько же ты просидел в погребе?"

— Откуда! — отозвался он.

— А транспорт?

— Чего?

— У тебя есть мотоцикл или мотороллер? — Теперь Максим безбоязненно мог находиться во дворе этого дома. Во-первых, он убежит, если вдруг появится судья и ее помощник. Во-вторых, все раскрыто. Единственный выход для Ширяевой — как можно быстрее и подальше уносить ноги. Но как бы быстро она не действовала, ей ни уйти.

Вот сейчас Максиму в голову пришла замечательная идея: дождаться судью, связать и посадить в погреб. Урода, покрытого татуировками, полагалось насмерть забить ногами.

Все слова — вроде бы и добрые, что говорила ему Валентина, — сейчас виделись лживыми, не испытывал он и жалости к ней, наоборот, появилась лютая ненависть — и к судье, и к ее выродку, которого забили кувалдой. Девочка? Якобы убитая девочка? Так она вообще не имеет к судье никакого отношения, так за что ее ненавидеть?

Курлычкин чувствовал прилив сил: двое противников, одним из которых была женщина, для него опасности не представляли, он сумеет справиться с ними.

Пока в его голове бродили бравурные мысли, мужик, спасший его, что-то говорил.

— Что? — не понял Максим.

— Я говорю, мотороллер есть — "Муравей", но бензина нет. А куда ехать-то собрался?

В нетерпении парень махнул рукой.

— Сыщи бензин, мужик, — он положил ему, на плечо руку, — ты даже не представляешь, как тебе повезло: завтра ты будешь ездить на новой машине.

Максим отогнал ненужный в этой ситуации героизм и отправился вслед за Иваном, который пытался понять смысл странной фразы относительно новой машины.

Пройдя с полсотни метров, Курлычкин оглянулся на дом, который останется в его памяти на всю жизнь.

Сипягин не сумел как следует рассмотреть гостью шефа, получив приказ, он из приемной связался с Мигуновым.

— Дело срочное, Иван… Не знаю, по-моему, предстоит работа. По твоей части… Я говорю: бросай все и приходи.

Только Сипягин положил трубку, как в приемной раздался новый звонок. Костя ответил сам и — тут же переменился в лице. Он сказал Ломакиной, чтобы та переключила звонок на кабинет шефа, и первым поспешил обрадовать его. Едва переступив порог, он выпалил:

— Стас! Максим звонит! Бери трубку.

Курлычкин впился глазами в Ширяеву, пытаясь угадать, что произойдет дальше. Он не верил, что звонок от сына не связан с визитом судьи. Нет, он так и так связан, но противоречил мотивам беседы. Этот звонок чудился ему пиком коварства Ширяевой; за ним виделась пока еще не ясная цель судьи; и ее план раскроется, когда он ответит сыну, выслушает его и положит трубку.

Он медлил с ответом, с недоумением смотрел на товарища Сипягин, лицо Ширяевой выражало смесь возбуждения и откровенного испуга. Курлычкину показалось: вот она, та грань, на которой балансирует судья. Сейчас откроется то, что не давало судье возможности проиграть в ее сомнительном, на первый взгляд, мероприятии. Основание — не безумный риск, которому она подвергалась, идя на встречу с Курлычкиным, а нечто большее. Что — он узнает, выслушав сына и признавая себя побежденным.

Он забил свою голову невероятно сложной головоломкой, где не осталось места довольно простому объяснению: сыну самому удалось освободиться. Но коварство и дерзость судьи не давали думать бесхитростно, она давила своей логикой, сумела залезть в самые отдаленные уголки души, вынесла на поверхность то, о чем он давно забыл. Завод… цех… скользкие масляные полы… грохочущий станок… водка, поделенная на троих, и радость: ему досталось больше, остальным — меньше. Радость — одна в двух лицах. Но не двойная, нет, не двойная, нет…

Откуда она об этом узнала? Читает по глазам? Но в них ничего этого нет.

Сумасшествие снова застучало в висках Курлычкина. Он медлил с ответом, боясь действительности.

Справа от него окно. За толстыми стеклами кипит жизнь: играют дети на школьной площадке, заканчивают ремонт строители. Жирный гимнаст-штукатур в нетерпении — он ждет перерыва, чтобы подойти к любимому снаряду:

"Давай, Илья!"

Стерва!

Что же ты задумала, гадина?

— Алло?

Бледность Ширяевой достигла какого-то критического состояния, последнего в ряду оттенков белого цвета. Но все же можно было заметить отличие: половина лица, обращенного к окну, еще носила признаки жизни, другая же половина казалась мертвой: грань, на которой балансировала судья.