— Никита Сергеевич, здравствуйте, говорит Вышинский.

— День добрый, Андрей Януарьевич.

— Хочу сердечно поблагодарить вас за активную и полезную помощь органам прокуратуры. Некоторым простофилям, близоруко беспечным или — в ущерб революционной законности — чрезмерно щепетильным, удобно занимать — скажем так — нейтральную позицию.

— Кого именно вы имеете в виду? — насторожился Хрущев.

— Я не хотел бы преждевременно называть имена, не в именах дело. Эти люди в конечном счете всегда оказываются в одной компании с врагами народа.

— Двурушники! — воскликнул Хрущев. — Представьте себе, мне один такой (потом оказалось — закордонный наймит, английский шпион) как-то говорит: «Какую чепуху следователи придумали про Генриха Григорьевича Ягоду…»

— Про Бнона Гершоновича Иегуду, — бесстрастно уточнил Вышинский.

— Да, вы правы, — подтвердил Хрущев. И, возбуждаясь и горячась, продолжал: — Цитирую этого двурушника дальше: «Будто он, пользуясь своей дружбой с Горьким, приглашал его к себе на дачу и усаживал у костра. С какой целью? Чтобы писатель простудился и быстренько отправился в мир иной. Надо же придумать такую смехотворную галиматью!»

— Надеюсь, этот пасквилянт получил свое?

— Еще как получил!

— Ослабляли, ослабляли здоровье Алексея Максимовича как только могли — и физически, и морально. Один шумный — на всю Европу! — адюльтер его невестки с тем же Ягодой чего стоил. А доконали создателя «Матери» тривиальным ядом. И сделала это тайная любовница предшественника Ягоды Менжинского эстонская графиня Марина Будберг, «красавицаМура».

— Андрей Януарьевич, я завтра хочу заехать на процесс.

— Знаю, Никита Сергеевич. Мне ваш помощник уже сообщил. Собственно, я и звоню в связи с этим. Хотелось бы посоветоваться. Бухарин состоял на партучете в одной из ваших организаций.

— И что же? — напрягся Хрущев. — И Троцкий, и Рыков, и Каменев, и Радек, и Эйхе… Да мало ли кто еще состоял у нас на учете.

— Сейчас речь конкретно о враге народа Бухарине. Вы были на наших заседаниях. Видели — присутствуют представители Коминтерна, братских партий, буржуазные журналисты. Защита наверняка будет цитировать Ленина: «Бухарчик», «любимец партии». Кроме того, нет ни одного рабочего, который не изучал бы теорию и практику нашего строительства по его книге «Азбука коммунизма». И потом, «Правду» редактировал, троцкистов громил и словом, и делом! Идеолог с большой буквы.

Вышинский чуть помедлил:

— Конечно, с вражеской, оппортунистической точки зрения.

«Psiakrew! — выругался про себя Никита. — Шляхтич окаянный! Когда сам с 1903 по 1920 год щеголял меньшевиком, оппортунистами нас, большевиков, почитай на всех их сборищах клеймил отчаянно! Теперь быстро перекрасился».

Вслух же сказал:

— Змий подколодный, вот он кто — этот Бухарчик. Самое лучшее прокурорское обвинение — раскрытие эволюции предательства.

Последние слова, услышанные им от Сталина (речь тогда шла о Троцком) и особенно ему запомнившиеся своей сочностью и выразительностью, Никита произнес с особым удовольствием.

«А наш лапотный «теоретик» уже слегка поднаторел в большевистском идеологическом краснобайстве, — с удивлением отметил Вышинский. — Ишь ты — за вождем поспевать пытается. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Ну-ну!»

— Тем и опасен, что в любимцы-любимчики пролез. С такими ухо особо востро держать следует. И приговор один — пулю в затылок, — завершил свою секретарскую рекомендацию Хрущев.

— Согласен. — Ответ Вышинского был деловито-одобряющим. — Ваша позиция, непоколебимо-принципиальная, меня вдохновляет. Верно поэт Александр Безыменский написал на днях:

Никита улыбнулся, зарделся — он, разумеется, читал эти стихи в «Известиях». Однако скромно возразил:

— Да я что? А вот про Николая Ивановича справедливо сказано, он маленький, да удаленький, всех злыдней в ежовых рукавицах зажал.

— Надеюсь, те списки, которые фельдъегерем мы сегодня вам направили, успели подписать? — как бы между прочим спросил Вышинский.

— Конечно! — Хрущев нажал кнопку, махнул вошедшему секретарю рукой, указав на списки тех, кто подлежал расстрелу, — мол, чего медлите, отправляйте по назначению, не тормозите ни секунды машину революционного правосудия. — И как их только земля носит, этих мерзавцев.

Закончив разговор, Никита с удовольствием съел несколько бутербродов с ветчиной и осетриной. Прихлебывая чай из любимой кружки — подарок рабочих Дулева, — он достал из стола номер «Известий», перечитал пришедшееся по душе стихотворение. «Вот они, наши пролетарские классики, — вспомнил он свой разговор со Сталиным. — Безыменский, Жаров, Уткин, Багрицкий. Как пишут, чертяки! Аж слезу вышибает…»