незаметно подмигнув ему, продолжала: "И не люблю Америку Джона Берча и Джима Кроу!". "Мы с вами абсо-лют-ные единомышленники!", - воскликнул облегченно сенатор и поцеловал Ане руку - галантно, напоказ. Кто-то из фотографов успел поймать этот момент объективом. Вспышка. Еще вспышка сенатор поцеловал русской другую руку. "А ваша жена - отлично промаринованная штучка!
– восхищенно прошептал на ухо Картеневу Теннисон. И сколько перца на кончике ее языка!". Тут же Виктор задал вопрос Киветту: "Как вы думаете, почему поя жена назвала имена только писателей?". "Хм... Действительно, почему?" - задумался сенатор на мгновение. И сам ответил: "Полагаю, их знает всякий. Книг, может, и не читал, а фамилию слышал. Поэтому?".

"Ну, а Джейн Фонду, Стэнли Крамера, Дина Рида - их разве знает не всякий?". "Тогда... почему?". "Потому, - Виктор машинально взял наполненную рюмку, повертел ее, словно примериваясь, какой точкой ободка приложить ее к губам, поставил назад на поднос, - что у нас их знают не хуже (а иногда определенно лучше), чем на их родине". "Классиков - да. А современников?". "Знаю статистику, - бесстрастно сообщил Картенев. Нет ни одного даже среднего писателя США, который не переводился и не издавался бы в СССР". "Вон куда гнет этот супружеский дуэт, - отметил про себя Киветт.
– Под третью корзину хельсинкских соглашений критическую мину подводит - мол, мы саботируем. Что ж, поговорим".

– Что из того следует?

– Как - "что следует"?!
– воскликнул Виктор, может быть, несколько более горячо, чем он сам хотел бы. "Нервы, старик, нервы!" - Я на полках книжных магазинов Нью-Йорка и Чикаго и Вашингтона что-то не заметил переводы книг не только средних писателей, но даже лучших наших мастеров.

– У вас на первоклассную литературу голод, у нас пресыщение.

– Вряд ли это может служить убедительным объяснением, возразил Виктор.
– Эмоционально, но бездоказательно.

– Тогда, может быть, точнее будет так: "Спрос рождает предложение".

– Но как может появиться спрос на то, чего потребитель не видит и не знает?

– У вас издатель один - государство. Провал книги, даже многих книг, не ведет к трагедии. Частному предпринимателю иногда достаточно ошибиться один-два раза, и можно преспокойно заряжать пистолет и пускать себе пулю в лоб.

– Ваши издатели - народ закаленный. Верно я говорю, Артур?
– Картенев повернулся к Теннисону.

– Если вы хотите знать, буду ли я стреляться в случае банкротства, ответил живо Теннисон, - то я смогу вас разочаровать, Виктор. Нет, не буду. Я слишком люблю, как образно выразилась миссис Картенева, "вкусную и здоровую пищу". разумеется, напитки тоже.

– Сейчас хочу сказать о самом главном, - сенатор выпил еще рюмку, почему-то вздохнул, надкусил пирожок.
– Не кажется ли вам, что сегодня средний уровень на Западе - я имею в виду литературные произведения намного выше, чем ваш самый что ни на есть мастерский? И что причиной тому то, что вы называете "социалистический реализм и пресловутая "партийность"?

нужно учитывать и еще один чисто психологический момент. Американец не проявляет особого интереса к зарубежным странам без особой на то нужды.

– И к России?
– удивилась Аня.

– Россия - исключение. Россию он побаивается.

– Потому, что его со всех сторон десятки лет пугают "русской угрозой".

Киветт продолжал, словно он не слушал фразы Картенева: - Но не настолько, чтобы читать однообразно-унылые "производственные" романы и надоевшие ему и давно вышедшие из моды повести о битвах Второй мировой войны. Для этого есть армия советологов, которым за чтение подобных произведений и за рецензии на них хорошо платят. Другое дело - книги диссидентов. Но вы же скажете, что это не литература вовсе.

– Нет, не скажу. Но я думаю, вы просто боитесь выпустить нашу литературу на массового читателя. Об этом говорит и все ваше "теоретическое обоснование".

– Сколько бы вы, господа, ни спорили, каждый из вас, скорее всего, останется при своем мнении, - сказал с легким смешком Теннисон.
– А раз так, я предлагаю тост за виновницу сегодняшнего торжества - славную "Русскую кухню"!

К Ане подошел пожилой мужчина, пышуший здоровьем весельчак, представился: "Поль Микаельс, дегустатор вин из Сан-Диего, Калифорния. Меня всегда интересовал вопрос о питейных предпочтениях русских дам". Пока Аня пыталась систематизировать винные вкусы подруг, приятельниц, знакомых, Картенев откровенно влюбленным взглядом рассматривал жену. Гибкая, с длинными крепкими ногами, с мальчишеской прической, она была похожа на спортсменку, которой пришлось неожиданно сменить привычный тренировочный костюм и кеды на модное, чуть тесноватое платье и шпильки-лодочки. Лицо ее вряд ли можно было назвать смазливым. Но смеющиеся серо-синие глаза, но ровный нервный нос, но какая-то совсем детская припухлость губ заставляли встречных оборачиваться, запоминать это согретое радостью бытия лицо.

Ему вдруг захотелось, чтобы сейчас, сию же минуту исчезли все эти люди, вся эта никчемная суета, все эти нелепые шумы, голоса,звуки. Вот оно, солнечное, теплое утро где-то под Москвой, густой лес, ласковая лужайка, он несет приникшую к нему Анку на руках, спотыкается, падает, они хохочут вместе, он целует ее, он тонет, тонет, тонет в прозрачном, прохладном лесном озере. Вот и дно песчаное видно, и рыбки золотистые играют, и так светло, отрадно, трепетно. И вода, вода на щеках и ладонях. Или это смешались ее и его слезы радости, слезы любви, слезы легкие, как летний дождь? До этого озера ведь еще идти и идти...