Роман не двигался. Его трясли, били по щекам. Не помогало. Зато на губах появилась белая пена, которая постепенно начала краснеть.

– Опять эпилептика прислали, недоумки, – на самом деле лейтенант выругался гораздо изощреннее.

Романа отправили в тот же госпиталь, где лежал не приходящий в сознание прапор.

– К утру помрет, – сказал врач, повозив стетоскопом по грудной клетке Романа. – Я бы его сразу в морг отправил, но там еще жарче, чем в палате, быстрее протухнет. Живого в цинк запаивать нельзя. Подождем, пока окочурится.

Так Роман очутился под опекой человеколюбивого эскулапа. О том времени он ничего не помнил – ни серых обшарпанных стен, ни невыносимой духоты, ни мух, черными тучами роящихся под потолком. Не помнил и своего соседа по палате, парнишку с ампутированной ногой, которой прыгал, как птица, на костылях и приносил Роману воду, обтирая лицо умирающего грязной тряпкой и смачивая обметанные серой коростой губы. Парень не был медиком – он помогал по велению души. И вода спасла своего повелителя; затхлая, почти утратившая силу влага не позволила ему умереть. Через неделю врач к своему удивлению обнаружил, что новобранец все еще жив. Роману стали приносить по утрам тарелку жидкой каши, а во время обходов врач на пару минут задерживался у его кровати. Сердце Романа торопилось биться, но всякий раз, запыхавшись, сбивалось и пропускало удары.

Дед Севастьян колдовским нутром почуял беду, примчался на помощь к внуку, прихватив с собой знаменитой пустосвятовской воды, сколько мог увезти в рюкзаке и сумке. Но ее хватило лишь на то, чтобы поддерживать жизнь в обессилевшем теле.

Армия не торопилась расставаться со своим солдатом, но все же к зиме Романа комиссовали, и дед увез парализованного внука домой. В тот же день прапор наконец пришел в себя. Вот только… Пальцы на правой руке у него высохли, почернели и потеряли способность двигаться. Дед Севастьян говорил, что зря Роман поддался такому темному чувству как месть. Однако Роман был другого мнения – не любил он прощать и терпеть не мог тех, кто проповедует эту заповедь. Спору нет, прощение хорошая вещь, когда раскаянье жжет сердце преступника каленым железом, когда проступок хотят загладить, вину – искупить. Но в чем мог раскаяться прапор, привыкший метелить новобранцев? О чем он мог пожалеть? Разве что о том, что ударил слабовато. И в данном случае прощение – всего лишь разновидность лени, ибо настоящая месть требует усилий. Роман в подобных случаях не ленился.

Времена были смутные. Еще не круговерть, но накануне. Деньги превращались в бумажки, магазинные полки пустовали. Дед заговаривал воду на спирт, продавал по дешевке ханурикам. Прежде никогда такого не позволял – нужда заставила оступиться. Не своя нужда – свою бы он перенес безропотно, но для внука готов был на многое. Быть может – на все. У заговоренного спирт был один недостаток – алкоголя-то в бутылках не было ни капли, а заклятие опьяняющее силу имело лишь одни сутки. Впрочем, дед ни разу не попался – спирт его ханурики выпивали весь до последний капли в тот же день. На те окаянные гроши дед с внуком и жили (вернее, выживали) целый год. Севастьян купал внука в реке каждый день. Зимой в проруби, летом – в стремнине, вымывал из тела выжженные огнем частицы. Отпаивал родниковой водой. К следующей весне Роман поправился окончательно. Только нельзя ему больше в жизни брать в руки огнестрельное оружие. Впрочем, это его не особенно печалило.

Первая заповедь деда Севастьяна гласила: не смешивай стихии, а любое огнестрельное оружие – детище огня.

Осенью, когда Роман уже встал на ноги, приехал из Темногорска Михаил Евгеньевич Чудодей, старый приятель деда Севастьяна и книжный колдун. Старики долго о чем-то шептались на кухне. И как понял Роман из обрывков разговора, Чудодей звал деда Севастьяна в Темногорск, но тот наотрез отказался ехать.

– Все повелители стихий войдут в Синклит, – говорил Чудодей. – Ты понимаешь, что это значит?

– И Микола Медонос приедет? – свистящим шепотом спросил старик.

– Боишься его? – спросил Чудодей.

– Глупо не бояться.

– Нет, Миколы не будет, – пообещал Чудодей.

Роману почудилось, что старик вздохнул с облегчением.

– Мы уже однажды собирались все вместе, – внезапно севшим голосом отвечал дед Севастьян. – А что из этого вышло?

– Пока ничего, – вздохнул Чудодей. – То есть, почти ничего путного.

– Поздно мне, понимаешь, поздно! – в отчаянии выкрикнул Севастьян. – Смыло все давно. Унесло. И силы уж не те, – стонал Севастьян. – Не могу. Без меня все эти дела делайте. Не полезу я в водоворот.

– Ты – единственный водный колдун, – вздыхал Чудодей.

– Отчего же – единственный? Вон, Маруся моя по водной части тоже балуется. И Ромке я ожерелье подарил.

– Молод он еще, – с сомнением покачал головой Чудодей.

– Состарится, – пообещал Севастьян.

– Ну что ж, пусть приезжает, посмотрим, на что способен.

И Роман уехал из Пустосвятово. Перед отъездом дед расплакался и подарил внуку четыре тарелки кузнецовского фарфора из старинного сервиза. Все, какие имел.

В Темногорске Роману понравилось. Приняли его с распростертыми объятиями. На миг поверилось даже, что колдовской Синклит – это тайное братство, и вот-вот начнут твориться вокруг дела невиданные и невероятные. Все друг с другом перешептывались и чего-то ждали. Воздух вибрировал, земля колебалась, вода нашептывала безумные байки, сами собой загорались огни на пустыре – там, где когда-то падала тень Темно горы.

Как раз грянула эпоха свободы, колдовство любого сорта вошло в моду. Только вдруг с Синклитом произошла удивительная метаморфоза. Синклит распался. Ожидание необыкновенного кончилось как-то разом, Трищак укатил в Москву, знаменитого земляного колдуна Оберега убили – какой-то пьяный зарубил его топором. Микола Медонос так и не появился. Вернее, одни говорили, что приезжал он ненадолго в Темногорск и даже купил какой-то сарай с большим участком земли, другие утверждали, что огненного колдуна никто в Темногорске не видел. Оставшиеся принялись яростно шинковать капусту – то есть грести зеленые. Темногорск наводнили толпы шарлатанов, и подлинные колдуны в этой толпе попросту потерялись. Вдруг стало не разобрать, у кого есть дар, а кто обделен. Жулики пользовались большим успехом. Чудодей все еще чего-то ждал. Каких-то важных событий, чьего-то прибытия. Роман пару раз пытался вызнать, в чем же замысел Чудодея, зачем старался тот собрать в неприметном городке всех самых сильных повелителей стихий. Но ответа не получил. То ли не хотел Чудодей посвящать молодого колдуна в свои планы, то ли не знал, что ответить.