Шрифт:
– Что, не засиделся в темнице? – хихикал, брызгая слюной, евнух. – Предпочёл сладкую встречу с госпожой? Нехорошо быть таким упрямым.
Он снял с шеи Тальца кольцо. И как только почуял молодец свободу, резко схватил он толстого насмешника за влажную холёную руку, вырвал связку ключей и со всей силы треснул его ею по голове. Евнух охнул, обмяк и, обливаясь кровью, осел на каменный пол.
Талец, закрыв сверху решётку, стремглав ринулся по лестнице, юркнул в тёмный переход, по знакомому пути осторожно пробрался к галерее с колоннами. Слева мелькнул выход. Там, за окнами, в вечерних сумерках поджидала, манила его к себе свобода! Будь что будет!
Талец выскочил через дверь к мраморному портику, свернул в гущу зелёного благоухающего сада, постоял немного под высоким кипарисом, беспокойно прислушиваясь, затем решительно полез на кирпичную ограду. Обдирая в кровь ладони и локти, он с трудом поднялся на стену.
Внизу, под ним, лежала узкая улица, рядом виднелся полукруглый купол маленькой церковенки, вдали ярко горели окна Палатия – дворца ромейского [28] императора.
«В ту сторону идти нать, – сообразил Талец. – Тамо – бухта Золотой Рог, пристань. Где ни то да упрячусь. Может, своих сыщу».
28
Ромейский – византийский. Византийцы называли себя ромеями (то есть гражданами мира), а свою страну – Империей ромеев.
Он осторожно спрыгнул на землю и, отряхнувшись, бросился в тёмный переулок.
За спиной послышались лай собак и крики. Он узнал пронзительный голос Евдокии.
«Хватились. Бежать нать!» – Талец рванул вперёд что было сил.
Ночная мгла окутала Константинополь, стих вдали шум. С бьющимся в волнении сердцем бежал Талец по неприветливому чужому городу, петляя по узеньким грязным и кривым улочкам, оборачиваясь и с тревогой всматриваясь в темноту. Засверкали вдали огоньки факелов – это ночная стража охраняла покой горожан.
Слава Богу, он вовремя укрылся в сводчатой каменной нише у фасада одного из домов, и его не заметило бдительное око стражника.
По правую руку показалась зубчатая крепостная башня. В тусклом свете месяца взору открылась высокая массивная стена, раздались голоса воинов. Талец насторожился. Страх сковал его движения, подумалось: как глупо выйдет, если сейчас он попадётся в руки стражи! Не помня себя, он перемахнул через ограду какого-то густо заросшего лавром и магнолией сада и спрятался под раскидистыми ветвями.
«Пересижу тут, схоронюсь до утра. Поутру спрошу, как добраться до предместья святого Маммы. Тамо свои, русские купцы торг ведут. Куда ни то пристроят, чай, не выдадут», – решил Талец, устало опустившись на землю.
Он напряжённо прислушался. Ничего, тихо, ни голоса посреди ночной тиши, ни собачьего лая. Только жужжат цикады да сверкают в траве под деревьями неугомонные светлячки.
Талец взглянул на небо. До рассвета ещё долго, придётся ждать. На зубчатую башню узкой полоской падал мерцающий свет месяца, серебрились, ласково шурша, листья в саду; слабый ветерок обдувал разгорячённое лицо.
Только теперь дошло до сознания: он вырвался, он обрёл свободу, он больше не раб, не невольник!
По измождённому лицу проскользнула лёгкая вымученная улыбка.
Глава 4. Староста Акиндин
Чернобородый купеческий староста Акиндин с удивлением и неприязнью разглядывал оборванного обросшего высокого человека, которого привёл к нему привратник монастыря Святого Маммы.
Понемногу он начинал соображать: верно, как раз об этом человеке и кричал сегодня на площади глашатай. У Евдокии, императорской любовницы, бежал из темницы раб-русс, кандальник. За его поимку и выдачу обещана была награда в сто золотых денариев.
Уже тогда, на торгу на улице Меса, Акиндин изумился дерзости беглеца: неужто думает, что не догонят его и не выдадут?! И это в Царьграде [29] , среди вероломных и сребролюбивых греков?! И вот раб-русс тут, сумел добраться до дальнего предместья! Воистину, только дерзкому и смелому могло так повезти!
Акиндин вёл в Константинополе большой торг, имел лавки, наполненные драгоценной пушниной, жёлтым ядрёным воском, льном, сукном, рыбой. Его приказчики и лавочники-сидельцы скупали в городе шёлк, парчу, паволоки, серебряную рухлядь. На широкую ногу поставил купчина дело, каждую весну на Русь, в земли волохов, угров, в Болгарию уходили караваны судов. В Киеве, Чернигове, Новгороде, Переяславце-на-Дунае, Пеште, Регенсбурге имел Акиндин свои конторы. Богател купеческий староста, с радостью видел он, как расцветает торговля, как велика прибыль. С годами он всё больше отходил от дел, всё чаще поручал заключение выгодных сделок сыновьям и помощникам, тянуло его на покой. В безмятежности, в холе в огромном, выстроенном по старинному русскому образцу доме с хороводами гульбищ [30] и покатыми крышами, с крутыми винтовыми лестницами и муравлеными [31] печами проводил Акиндин долгие дни, недели, месяцы.
29
Царьград – русское название Константинополя.
30
Гульбище – в древнерусской архитектуре открытая галерея с колоннами.
31
Муравленый – изузоренный травами, покрытый изразцами.
Первым побуждением его было тотчас кликнуть стражу и послать доложить эпарху [32] о поимке беглеца. Он уже протянул руку к серебряному колокольчику, но что-то вдруг остановило многоопытного старосту. Он ещё раз смерил оборванца презрительным взглядом и спросил:
– Кто ты? Думаешь, укрытье тут обретёшь?
– Не думаю. Что, выдашь? Продашь? Сто златых денариев за племянника посадника новогородского? – Лицо беглеца исказила недобрая ухмылка.
– Что?! Какого племянника?! – Акиндин аж вскочил с обитого синей парчой кресла. – Что плетёшь такое?! Самозванец!
32
Эпарх – в Византии гражданский и военный руководитель провинции (эпархии).