– Ты принесла в жертву своим богам одну из наших коз?

Упрек, прозвучавший в моих словах, заставляет ее нахмурить светлые брови. Возможно, это реакция на то, что я назвал Одина и Тора «ее богами».

Она всегда старалась заставить меня больше верить – поклоняться им, приносить жертвы, почитать их и бояться, ползать ради них в пыли и просить у них помощи во всем, как делала она сама. Но я не видел доказательств того, что единый бог сельчан или многоликий пантеон матери имеет какую-то власть в лесу. Звери полагаются лишь на собственные способности, так почему я должен поступать иначе? У волков я научился охотиться. У зайцев – быстро бегать. У оленей – бесшумно ступать по земле. Пока я не умею летать, как птицы, но думаю, это вопрос времени.

– Это приключилось с тобой из-за недостатка веры, – сердито заявляет мать. – Локи – единственный из богов, который является в змеином обличье. В нем, как и в тебе, течет волчья кровь. Он хотел дать тебе понять, что пора вырасти и начать серьезно воспринимать вещи, без которых невозможно обойтись.

– И без чего же я не могу обойтись?

Она обреченно вздыхает.

– Старые боги капризны, но их можно уговорить прийти на помощь, если приносить жертвы. Белый Христос жесток, непреклонен и ревнив, он ненавидит остальных богов и неустанно поддерживает своих почитателей. Именно поэтому многие обратились к нему. Но другие люди, как и я, считают, что разумнее ладить со всеми богами, и я хотела бы, чтобы ты поступал именно так. Тебе исполнилось десять лет. Ты уже не ребенок.

Это самое длинное наставление, с которым она когда-либо ко мне обращалась. Многословие подчеркивает важность назидания.

– Я прекрасно знаю этих древних богов, – отвечаю я, ибо долгими зимними ночами слушал ее истории о мудром одноглазом Одине, его сыне Торе, который катится по небу на своей колеснице и ударами молота порождает гром, и о других богах, что живут в Асгарде и редко являются в мир людей. – Но ты никогда не рассказывала мне о Белом Христе.

Она краснеет и признается, что не может рассказать никаких подробностей, так как сама толком ничего не знает.

– Как ты знаешь, я родом из страны данов, – объясняет она. – А там поклоняются старым богам. Но здесь, в Англии, Белый Христос обладает великой силой, и было бы замечательно, если бы ты знал о нем побольше. Я давно размышляю, не отправиться ли тебе в Тевринтон, к людям, которые знакомы с ним ближе.

– Но я не говорю на их языке.

– Я могу научить тебя. Когда я покинула родину и оказалась здесь, я совсем не говорила по-саксонски. Но наши языки не сильно различаются, потому что саксы ведут происхождение от англов и ютов, которые пришли сюда несколько веков назад. Главное – научиться по-разному произносить слова.

– То есть я должен покинуть тебя? Покинуть лес?

Мать бледнеет и смотрит на меня взглядом, полным страха: прежде она не подпускала эту мысль так близко к себе.

– Здесь ты можешь вновь наткнуться на Локи, – пытается она обосновать возникшую идею. – И он наверняка опять тебя укусит. Мы ведь уже говорили о том, что боги капризны.

Я гляжу на мертвого козленка.

– Может ли Локи в обличье змеи прокусить козью шкуру?

Мать смотрит на меня долгим взглядом, затем целует в лоб.

– Какой ты смышленый, мой подросший мальчик!

Каждый год с приближением зимы я провожаю волков до опушки леса, где начинаются поля. Этой осенью волки с любопытством принюхиваются к моим новым башмакам из козьей кожи. В остальном все как обычно. Правда, меня сильнее, чем прежде, тянет двинуться вслед за волками на юг. Я все еще помню речь матери о богах. И хоть мать больше не возвращается к ней, я не могу не замечать, что она смотрит на меня новым взглядом. Она права в том, что я взрослею. Мы оба знаем – что-то должно случиться. Как заяц, замерший в надежде не быть обнаруженным, мы затаились и полагаем, что все завершится само собой.

Я прощаюсь с волками долго, с каждым по очереди. Я знаю волчат с той поры, когда они были крошечными комочками меха с когтями и целиком помещались у меня на руках. Теперь это подросшие молодые звери, готовые к обретению собственного жизненного опыта. Я знаю, что весной, когда они вернутся, лишь половина из них останется в стае, поэтому трусь щеками об их морды и печальным рыком провожаю каждого. Когда очередь доходит до Хроу, я запускаю пальцы в ее шерсть и утоляю печаль в резком запахе ее шкуры. Когда волки уходят по полю, Хроу несколько раз оглядывается, словно просит меня заботиться о себе. Когда стая скрывается из виду, я отправляюсь домой и по пути наступаю на яблоко, пролежавшее на лесной подстилке так долго, что успело превратиться в комок слизи, но продолжает пробуждать большой интерес у насекомых. Осы, сидящие внутри, немедленно нападут на меня с таким рвением, на какое способны осенью, опьяненные полусгнившими фруктами и отчаянным предвкушением скорой смерти.

Почти мгновенно у меня распухают конечности. Колющее ощущение во всем теле напоминает о летнем змеином укусе. Я тру ужаленные места мхом – всегда так делал, но на этот раз симптомы усугубляются. Когда у меня начинает отекать горло, я нащупываю кусок тростника, с некоторых пор постоянно висящий у меня на шее на кожаном шнуре.

Я все еще нахожусь в сознании и могу пробираться через лес к дому. Меня не рвет, но вид распухшего лица с открытым ртом, из которого торчит тростниковая трубочка, заставляет мать вскрикнуть, когда я наконец добираюсь до хижины. С ужасом во взгляде она вновь бросается доставать фигурки богов. Я успеваю остановить ее, когда она намеревается зарезать еще одного козленка. К чему тратить хорошую пищу на капризных божков, которые все равно поступают, как хотят?