Мальчик тоже улыбнулся – отец умел насмешить его.

– Вот как раз хвост я и не успел нарисовать, – пожаловался Лука. – Сам дорисую.

– Так ему и надо – твоему Маркусу, – кивнул отец. И сразу стал очень серьезным. – Клянусь Аполлоном, Лука, мне нравится, что ты любишь рисовать! Я был восхищён, когда увидел твои лютики на той доске, которую ты увёл у нашей стряпухи, пока она спала. Да-да, увёл! – Он улыбнулся. – Но лютики того стоили!

– Правда? – Глаза мальчика просияли.

– Правда. Но, – он поднял палец вверх, – послушай, малыш. – Отец внимательно посмотрел в его синие глаза. – У тебя должна быть настоящая профессия. Крепкая, серьезная, главная. Иди сюда.

Лука приблизился к отцу.

– Профессия, как у твоего отца, – он указал пальцем на свою грудь, – у меня. Ведь я стал врачом, потому что мой отец выбрал эту профессию, и его отец тоже был врачом. Боги даровали нам это умение через наше сердце и наш разум. Мы обязаны помогать людям, врачевать их раны. И потом, это искусство дано немногим, и за него, клянусь Меркурием, хорошо платят. Так разве это плохо? – Он требовательно посмотрел на мальчика. – Ответь. Ведь когда-то тебе самому придётся зарабатывать на кусок хлеба. Это будет нескоро, но обязательно будет! Подумай и ответь.

Лука пожал плечами.

– Наверное, хорошо.

– Клянусь всеми богами Олимпа – ты умница! – снисходительно рассмеялся отец. – Именно, Лука, – он заботливо прижал его к себе, отстранил и стал очень серьёзным, – это очень хорошо. Запомни раз и навсегда: если ты зарабатываешь себе на жизнь, – отец по обыкновению и для пущей убедительности стал загибать пальцы, – этим приносишь пользу людям и при этом ещё все довольны и счастливы – значит, малыш, боги благоволят тебе! А многие ли могут похвастаться таким положением вещей? Послушай. – Он сел на табурет, потянул к себе мальчика за руку. – Мир несовершенен и жесток, и ты однажды поймёшь это. Как правило – один грабит другого и счастлив в одиночку. Но долго ли продлится его так называемое счастье? И может быть, этому человеку только кажется, что он любим богами? А на самом деле боги только испытывают его, предлагая ему всё новые и новые выгоды? Но выгоды за счёт других людей – за счёт их счастья. И всё однажды обернётся для него великим горем? Вот чего надо бояться – своей жадности, своего тщеславия, своего видимого временного всевластия, – отец потряс указательным пальцем, – а главное – гнева всевидящих богов! Живи так, чтобы не страшиться этого гнева и всегда быть здесь, в сердце, – он приложил руку к груди, – и тут, в голове, – он коснулся пальцами лба, – в согласии с небесами! И, конечно, с самим собой. А потому, – хлопнув по коленям, отец встал, – сейчас мы займёмся новым уроком!

Лука тяжело вздохнул – он заранее знал, чем закончится тирада отца! Новым уроком! И удивился бы, случись по-другому! Но он любил своего отца, сильного и мудрого, у которого на любой вопрос был такой ответ, который не мог не коснуться юношеской души, а иногда мог и развеселить. Он часто хотел признаться ему в этой любви, но стеснялся выдать свои чувства…

Отец и сын подошли к столу. На нём были разложены всевозможные «хирургические инструменты», как называл их отец. Одним из них, тонким ланцетом, лет пять назад Лука умудрился распороть себе ладонь и потом долго ревел. А мать, напугавшись, ещё дольше успокаивала его. С тех пор ему не давали подходить к столу, теперь же отец сам подвёл его к своему алтарю. Лука послушно встал рядом с отцом.

– Сегодня я расскажу тебе об этих удивительных инструментах, – сказал тот. – И о том, какую пользу они могут принести человеку!

Лука поморщился – от внимания отца не скрылась его гримаса.

– Не веришь?

Мальчик задумался. Инструменты так и кололи глаза.

– Не знаю.

– А я тебе расскажу. Вот это, – отец взял первый инструмент, – хорошо тебе известный ланцет – пять лет назад ты им располосовал себе ладошку и потом долго кричал. А твоя мать напугалась ещё больше тебя. Помнишь?

Лука печально вздохнул:

– Помню.

Скверная была история! Отец мог бы и не спрашивать!

– Отлично. Вот это, – врач взял два новых инструмента, похожих на две лопаточки – вытянутую и круглую – обе на длинных ножках, – зонды, ими открывают рану, чтобы узнать, какой урон нанесён человеку, как глубока рана, или же – вытащить наконечник стрелы. А вытаскивают этот наконечник или серебряной петлёй, – он поменял инструмент, – или же пинцетом. – Отец взял в пальцы другой инструмент и пощёлкал его тонкими ножками друг о друга. А вот иглы – ими зашивают раны. В их ушко продевают шёлковую нить и стягивают рассечённые края плоти.

Мальчик поёжился.

– Няня говорила, что тебе ещё рано узнавать такие вещи, но я решил – самое время. Раньше узнаешь – раньше поймёшь. Тот доедет быстрее, кто встанет на заре, оставив иных дрыхнуть в поле у развалин костра, и первым двинется в путь! Понял?

– Ага, – отозвался Лука.

– А вот прижигатели. – Отец поднял два новых инструмента. – Они бывают разные – мало ли какую рану больного придётся прижечь врачу!

– Но зачем прижигать рану? – спросил Лука.

– Если рану не обработать, она загноится. Помнишь, наш садовник поранил палец, а я был в отъезде? Что было дальше с его пальцем?

– Ты его отрезал.

– Правильно, его палец распух, и когда я вернулся, мне ничего не оставалось, как только отрезать его. Ничего, наш садовник до сих пор хорошо справляется со своей работой и без одного пальца! – Отец стал очень серьезным. – А теперь представь, во время боя стрела ударила воина в плечо. Она вошла глубоко, и он, мучаясь болью, попытался вырвать её прямо на поле сражения, но сломал. И наконечник остался там, внутри, в его теле. Пройдут сутки, и рана воспалится, воин начнёт страдать. Ещё двое суток, и зловонным гноем станет истекать такая рана, воин станет гнить живым… Отчего ты морщишься, малыш?