Без лишних слов, охранник написал на листочке номер телефона:

– Вот, телефон отдела кадров. За работой обращаться надо к ним.

Позвонила.

– Мы никого не набираем.

– Совсем никого?

– Совсем никого.

– А можно к вам устроиться волонтером. Не платите мне денег. Я буду работать бесплатно!

– Нет, спасибо, волонтеры нам не нужны.

– Любую работу. Лю-бу-ю.

– Спасибо. Никого не требуется.

– Даже бесплатно – никто не нужен?

– Мадам, я понимаю, что такое волонтер. К сожаленью, волонтеры не требуются. Успехов вам! Всего вам самого доброго.

Есть еще госпитали в Нью-Йорке. Тысячи больных людей нуждаются в уходе, в человеческом тепле, внимании.

Может, пойти в госпиталь, волонтером? Если уж никак с творческой работой, то хоть какую-нибудь пользу!

Ну должна же хоть на что-нибудь быть пригодна моя бесполезная жизнь!!!

Помню, когда дедушка лежал в госпитале, приходили монашки, они работали волонтерами. Может, хоть в госпиталь, волонтером?..

– Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция: «Смоленская»! Переход на Арбатско-Покровскую линию….

Невзначай, мелькнет мираж, как будто ни с того ни с сего – и мне легче! Моментально и значительно легче! Теплей на сердце. Пусть мне остались одни только мечты… Но хоть мечты-то остались!

Добраться до госпиталя в таком большом городе, как Нью-Йорк, занимает век. Найти в этом госпитале того, кто набирает на работу волонтеров, занимает четыре века. После того, как я оббегала все этажи Бэс-Исроел-госпиталя на Первой авеню по четыре раза и, побывав в четырех тысячах кабинетов, переговорила с четырьмя миллионами клерков, я наконец услышала реальный ответ:

– Спасибо за предложение, это очень трогательно с вашей стороны. Однако волонтеры нам не нужны.

Монашек брали волонтерами, это я точно помню. Со мной даже разговаривать не хотят. Неужели даже на дармовой труд я не пригодна? Не понимаю, ничего не понимаю…

Еду в сабвее. Домой. А куда же? Напротив меня сидит мужик, жрет что-то пахучее на весь вагон. Поев, вытер руки бумажной салфеткой, бросил салфетку на пол. Разовую посуду вместе с объедками положил на пол, себе под ноги, прямо там, где сидел. Все сидят вокруг, хоть бы кто бровью повел. Как будто вовсе ничего не происходит. У нас, если я кому и расскажу об этом, просто-напросто не поверят. Скажут, что я преувеличиваю или сочиняю.

Вот бомж, сидевший в конце вагона со всем своим тряпьем и мешками, двинулся в центр, раскидал все свои вещи на полу. Посмотрел на них, полюбовался, затем решил усесться прямо на полу, на своих раскиданных тряпках. Ноги в ссадинах, весь грязный, сидит, всю дорогу сам себе под нос что-то приговаривает. А все си-и-и-дят, как будто этого бомжа и вовсе не видят. Отчего это здесь так много сумасшедших на улицах и бомжей? В Союзе таких у нас вовсе не было.

Не было? Или ты об этом не знаешь?

Другая – китаяночка – сидела-сидела, вдруг достает из сумочки крем и начинает смазывать свои руки, ноги. Нормально? Снимает так туфельку, задирает ногу и растирает крем – от щиколотки к колену, заново выжмет из тюбика и – от колена дальше, под платье, при всем честном народе. Никакой реакции, ни на одном лице! Как будто они все из камня сделаны. Си-и-дят. А эта, растерев ноги, теми же руками пошла и лицо мазать. Хрен с тобой, тебе на всех наплевать, но лицо-то – твое! Кто же после ног, не вымыв руки, лицо трогает?!

Ох, варварская страна! И зачем ты понадобилась русским эмигрантам???

Еще один день моей жизни отошел в вечность.

Убит еще один огромный день и вечер. Я лежу, брошенная в пропасть абсолютной бесцельности. Время теряет форму, расплывается. Цифры и штрихи стекают с циферблата, и на круглом корпусе всех часов остается не разграниченное пространство – от плюс бесконечности до минус бесконечности.

Традиционно – время разделено на минуты, минуты составляют часы, часы дни и т. д. А для тех, у кого жизнь остановилась, все эти измерения смазаны. Вот тут-то, начинаешь понимать, насколько огромный отрезок времени – один день человеческой жизни!

Одна минута человеческого времени наполнена огромным количеством вечностей. Только люди об этом не знают. Узнать о скрытых резервах времени, может только тот, у кого жизнь остановилась. Традиционные секунды, минуты, часы исчезают, а остается один сплошной гигантский кусок, у которого нет ни очертаний, ни контуров.