Я отвожу глаза, вглядываясь в темноту улицы. Лучше бы Крикет перестал так на меня смотреть.

– А Нора? – осторожно спрашивает он.

Повисает гнетущая пауза. Немногие знают про Нору, но есть вещи, которые невозможно скрыть от соседей. В том числе и то, что касается моей биологической матери.

– Она… просто Нора. Занимается предсказаниями – предсказывает судьбу по чайным листьям. – К щекам приливает жар. Сколько еще, следуя правилам приличия, мы должны тут стоять? – У нее своя квартира.

– Это здорово, Лола. Рад это слышать. – Крикет не был бы собой, если бы не сказал это действительно счастливым голосом. Все это очень странно. – Вы часто видитесь?

– Не то чтобы очень… Снупи я не видела уже целый год. – Не знаю, зачем я это добавила.

– Он все еще…

Я киваю. Его настоящее имя Джонатан Хед, но я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь так к нему обращался. Снупи познакомился с Норой, когда они оба были еще подростками. А также алкоголиками, наркоманами и грязными, бездомными панками. Когда он сделал Норе ребенка, она обратилась к старшему брату за помощью. Этим братом был Натан. Меня она не хотела, но и на аборт тоже идти не желала. А Натан с Энди, которые к тому моменту жили вместе уже семь лет, мечтали о ребенке. Они меня удочерили, и Энди взял фамилию Натана, чтобы у всех нас фамилии были одинаковыми.

Да, биологически мой отец Натан является моим дядей.

Родители пытались помочь Норе. Она уже много лет не жила на улице – до того как у нее появилась собственная квартира, Нора обитала в приютах, хотя я бы и сейчас не назвала ее надежным человеком. Лучшее, что о ней можно сказать, это то, что она больше не пьет. Ну а со Снупи мы иногда видимся, если он приезжает в город. Он обычно звонит родителям, и мы выбираемся куда-нибудь поесть бургеров, а затем вновь не слышим о нем по нескольку месяцев. Большинство людей и представить не могут, что такое бродяжничество.

Я не люблю говорить о своих биологических родителях.

– Мне нравится, как ты оформила свою комнату, – внезапно говорит Крикет. – Классные лампочки. – Он указывает на гирлянды бело-розовых огоньков, натянутые под потолком. – И головы манекенов.

Наверху у меня к стенам прикреплены полки, где красуются бирюзовые головы манекенов. Они демонстрируют мои парики и очки. Сами же стены обклеены постерами со сценами из костюмированных кинофильмов и блестящими фотографиями культовых актрис черно-белого кино. Стол у меня ярко-розовый с золотыми блестками. Они осыпаются, когда подсыхают. А рабочая поверхность завалена открытыми баночками со сверкающим гримом, бутылочками с полузасохшим лаком, пластиковыми детскими браслетами и накладными ресницами.

На книжном шкафу выстроились бесконечные ряды спреев с краской и баллончиков с клеем, а стол для шитья украшает коллаж из журнальных вырезок с уличной японской модой. Сверху хаотично разбросаны клочки ткани. Полки над столом заполнены стеклянными банками с пуговицами, катушками ниток, иголками и молниями. Над кроватью у меня балдахин, сшитый из индийских сари и бумажных зонтиков из Чайна-тауна.

Выглядит немного хаотично, но мне нравится. Моя спальня – это мой храм.

Я смотрю в комнату Крикета. Голые стены, голый пол. Пусто. Он замечает мой взгляд.

– Не это ты ожидала увидеть, правда? – спрашивает парень.

До переезда его комната была такой же, как и моя. Заполненной. Кругом банки из-под кофе со всякими механизмами, шурупами, гайками, колесиками и болтиками. На стенах схемы и планы, испещренные каракулями, звездные карты и разнообразные таблицы. Повсюду лампочки, медная проволока и разобранные часы. И, конечно, машины Руба Голдберга [11] .

Руб прославился своими зарисовками сложных машин, выполняющих простые действия. Ну, знаете, когда вы тянете за шнурок, ботинок переворачивает чашку, из которой выпадает шар, который приземляется в лунку, катится к качелям, которые запускают молоток, включающий лампу. Такой была комната Крикета.

Я отвечаю осторожной улыбкой:

– Все немного изменилось, К.Г.Б.

– Ты помнишь мое второе имя? – Брови парня удивленно поднимаются.

– Его не так-то просто забыть, Крикет Грэхем Белл [12] .

Ну да! Речь идет о тех самых Беллах. Я про телефон, одно из величайших изобретений в истории.

Крикет потирает лоб:

– Родители наградили меня не слишком удачным именем.

– Я тебя умоляю. – Меня разбирает смех. – Раньше ты постоянно им хвастался.

– Все меняется. – Голубые глаза парня смеются, но за выражением радости скрывается пустота.

Это нервирует. Крикет всегда гордился своей фамилией. И считал своим долгом стать изобретателем, как его прапрапрапрадедушка.

Внезапно парень отшатывается назад, в темноту:

– Я должен успеть на поезд. Завтра на учебу.

Я испуганно вздрагиваю:

– О!

А затем Крикет вновь подается вперед. Его лицо подсвечено бело-розовыми огоньками. Опять это задумчивое выражение.