И снова не договаривает мое имя, осекается, сглатывая. А я чувствую ее страх. Осязаю, словно потрогал его. И я касаюсь самыми кончиками ее щеки. И всю дорогу в камеру нюхаю пальцы, на которых остался ее запах: спелой сочной груши. Он удерживал меня в реальности все время расследования и позже, пока идет суд. Был якорем в этом абсурде из улик, фактов, показаний. Чтобы я в полном рассудке мог прочувствовать, какого это, когда тебе всаживают нож в спину. Когда разрезают на лоскуты то, что осталось от души. И делает это та, что въелась под кожу и стала не просто моей половинкой. Нет. Я наивно верил, что мы с ней больше, чем две цельных личности, больше чем соединенное из половинок целое…Мы — гамма. Богатая, имеющая массу оттенков, но все же одного цвета.

А оказалось, мы — ничто. Такая же пустота, в которой она запирает меня, предъявив суду моего психиатра и фотографии избитого Гурина. Она выворачивает меня кишками наружу и раскладывает перед этими уродами, которым насрать на мертвую девушку Люсю, на изнасилованную Славку и на настоящего убийцу, что так ловко обвел их вокруг пальца.

Она шепчет одними губами: «Все, что я могу…» — как молитву. Только кому?

Меня, психа и убийцу, над кем властвуют демоны, кого она только что заперла в четырех мягких стенах, не трогают ни ее слова, ни приговор судьи. И я смеюсь так громко, что Ксанка замирает в дверях, оборачивается.

А я… я давлюсь смехом, потому что она смотрит на меня выцветшей зеленью ее собственной пустоты.

Глава четвертая: Леся.

Нам некого винить за нелюбовь…

Теперь мы навсегда с тобою квиты…

Полина Гагарина «Выше головы»

Мы возвращаемся домой ранним утром. Корзин наспех переодевается и, чмокнув меня в щеку, уматывает на дежурство. А я остаюсь дома одна и выдыхаю с облегчением, потому что устала улыбаться еще в аэропорту, когда объявили посадку на наш рейс. А уже в самолете я окончательно поняла, что не хочу возвращаться. Хочу остаться на том острове до конца жизни. Потому что вернуться — означает снова со всего маху вляпаться в прошлое, которое, даже на острове нагло приходило в мои сны. И я выбиралась из постели, прихватывала с собой вино и сбегала от мужа. На песке, подставив ступни теплому океану, пила вино прямо из бутылки и встречала рассвет.

И только вернувшись домой я спрашиваю себя: почему ни разу не забылась в объятиях Корзина? Почему ни разу, за наши три недели спонтанного отпуска, не утонула в удовольствии после бурных ночей, наполненных стонами и хрипом наслаждения мужа? И почему сейчас я чувствую странное облегчение от того, что Корзин не остался дома?

Ерунда какая-то. Это все прошлое. Оно ворвалось в мою жизнь вместе с тем чертовым конвертом, вместе с моей поездкой в дом Руслана. При мысли о нем по коже прокатывается дрожь. И я обнимаю себя за плечи, подхожу к окну, взглядом провожая торопящихся на работу соседей. В то утро три недели назад я до дрожи в коленях боялась встретить его на пороге красивого дома из стекла и камня. Воровато оглядывалась, поднимаясь по каменной дорожке, серпантином скользящую над искрящимся золотом морем. На цыпочках прокрадывалась туда, что могло разрушить мою жизнь.

И я совершенно не знаю, что стану делать, если это все-таки случится. Если уже случилось?

Встряхиваю головой, отгоняя никудышные мысли, и забираюсь в душ. Прикрываю глаза, наслаждаясь теплыми тугими струями, ласкающими кожу, и ни о чем не думаю. Совсем. Тщательно изгоняю из своей головы любые поползновения памяти, пока натираю себя мочалкой до красноты и после, когда пытаюсь высушить заметно отросшие волосы. Просушив их полотенцем, бросаю эту затею. Волосы тяжелым водопадом падают за спину. Вздрагиваю от холода и крупных капель, стекающих по пояснице и бедрам. Опускаю руки с белоснежным полотенцем и смотрю на себя в зеркало. Рыжие волосы, закудрявившиеся от влаги, зеленые глаза, неплохая фигура без грамма лишнего, все подтянуто, ничего нигде не отвисло, даже грудь вполне неплоха себе, хоть и не выделяется размерами, всего-то второй. Что в мои тридцать восемь — уже маленькая победа, учитывая мой сумасшедший ритм жизни, когда не то что в спортзал, в зеркало на себя бывает некогда глянуть. Все очень сносно, даже веснушки.

— Земляничка? Ты? Значит, не передумала? — эхом прорывается через мои барьеры низкий голос.

Только он называл меня этим глупым прозвищем, а я…я сначала жутко злилась и ненавидела свои веснушки, которые рыжими каплями усыпали не только скулы и нос, но и все тело. А потом млела и глупо радовалась, когда он так меня называл. Только меня одну, заставляя забыть, что наши отношения — лишь ступенька к моему мужчине.

К мужчине, который терпеть не может мои веснушки. А они упорно не хотели выводиться. Как и цвет волос: не насыщенный и яркий, а…недозрелой морковки, бледный, словно выцветший. И вовсе не земляничный.

Черт, зачем все это?

Отбрасываю полотенце и босиком, как есть голышом, шлепаю на кухню. Включаю телевизор на первом попавшемся музыкальном канале и, пританцовывая, варю себе кофе, добавляя нотку корицы. Наслаждаясь басами и ритмом какого-то хип-хопа. Подставляя свое тело озорным солнечным лучам, ласкающим, путающимся в волосах и оставляющим на моем теле следы своих поцелуев. Маленькие рыжие точки, торопящиеся проступить на коже, пока их хозяйка не придумала очередную авантюру с их выведением.

А я наливаю себе в чашку смоляной напиток, вдыхая горьковатый аромат. Со стула подхватываю плед, который так и лежит здесь с той самой ночи, закутываюсь в него и сажусь на подоконник. И просто пью кофе, впервые никуда не спеша. По факту, у меня есть еще один день, чтобы привести себя в порядок перед выходом на работу: покрасить волосы, добавив белых прядей, или снова стать жгучей брюнеткой, сходить в салон красоты, проделывая очередную процедуру по безуспешной борьбе с веснушками, постричься…