Штурмовики, сохраняя дистанцию в триста - четыреста метров, замыкаются в оборонительный круг. Двух машин не хватает. Одну подбили еще в самом начале. Но где вторая? И тут вдруг я замечаю пикирующий в стороне "ил". Он пикирует на поле, куда недавно съехали с дороги, пытаясь удрать, несколько танков, но сейчас все они горят. Там уже нет никаких целей. Почему же пикирует "ил"?

Однако "ил" не пикировал - он был подбит.

– Двадцать второй! Двадцать второй!
– вновь раздается в эфире. На сей раз это бас ведущего группы истребителей прикрытия.
– Идите на аэродром! Справимся и без вас...

Оглядываюсь туда, где только что пикировал "ил": там никого нет, пусто только в поле ярко пылает еще один костер. Перевожу взгляд вверх, откуда минуту назад вынырнули "мессеры": там пылающим факелом прочерчивает небо сбитый немецкий истребитель, а еще выше идет бой, там "лавочкины" и "мессершмитты" носятся друг за другом - два "мессера" дымящими головешками летят вниз, рядом, беспорядочно кувыркаясь в воздухе, падает Ла-5 - у него оторвано снарядом крыло...

– Двадцать второй!
– настойчиво повторяет в эфире бас.
– Уходите на аэродром!

– Вас понял!
– коротко отзываюсь я.
– Увожу группу!

Перестроив штурмовики, вывожу их из боя. Фашисты не преследуют. Видимо, вверху у них сейчас опять хватает забот. Какое-то время идем молча.

– Кто там... ну, в поле?
– спрашиваю наконец я.
– Шурик?

– Он!
– глухо отзывается в наушниках голос Лядского.
– "Мессер" откуда-то сбоку на него выскочил. Видно, прямо в кабину, в фонарь, сволочь, угодил!..

И тут я увидел, как слева от меня блеснули на солнце два пестро размалеванных фюзеляжа. "Лавочкины" догоняют, - мысленно отметил я.
– Из группы прикрытия,

Видно, окончательно разделались с немцами. Теперь порядок: доведут до линии фронта".

Вдруг на какую-то долю секунды меня кольнуло ощущение не осознанной до конца опасности, и тут же машину резко встряхнуло. Пулеметная очередь одного из "фоккеров", которых я принял за истребители прикрытия, добросовестно прошила мне фюзеляж. Машина сразу же загорелась. Отвернув резким маневром от второго "фоккера", я стал уходить в сторону. "Вот тебе и "лавочкины"! Черт бы ее побрал, эту дурацкую раскраску!
– подосадовал я.
– Сейчас нагонять станет, чтобы еще раз долбануть..." Но в этот момент пришел на выручку кто-то из ведомых. Подскочили и остальные машины группы: "фоккерам" теперь было не до меня.

Сам я, впрочем, уже был выбит из игры. Мотор работал с перебоями, машина теряла скорость, и вскоре я остался один, потеряв из поля зрения свою группу. Попробовал сбить пламя воздушным потоком, однако поврежденная машина слушалась плохо: по всему чувствовалось, что двигатель в любую секунду может отказать. Оставалось только перетянуть на горящей машине линию фронта.

Но кабину заволакивало дымом, в горле першило, душил кашель, из глаз катились едкие, слепящие слезы... В довершение пришлось закрыть форточки фонаря, иначе огонь мог бы перекинуться с капота внутрь кабины. Доступ свежего воздуха окончательно прекратился. Дым становился все плотнее, гуще, и сквозь него уже почти нельзя было разглядеть приборную доску. А пламя снаружи все разгоралось и разгоралось: оно уже перекинулось назад, за бронеспинку, туда, где сидел стрелок.

– Как там у тебя, Петр Михалыч?!
– давясь кашлем, крикнул я.
– Терпишь?

– Терплю пока!
– отозвался стрелок.
– Ноги вот только... ноги жжет... прямо спасу нет!

Я промолчал. У меня самого положение было не лучше. Металл обшивки накалился так, что не тронуть рукой. А в кабине, как в печке, дышать совсем нечем.

И все же главная опасность таилась в другом: огонь вот-вот мог добраться до бензобаков - и тогда машину в любой момент могло разнести в куски. Ананьев это хорошо понимал. Но что было делать? Передовую мы еще не перевалили, под крылом - немцы; выбрасываться с парашютом - значит попасть в плен.

Нет, твердо решаю я, только не это! Лучше сгореть вместе с машиной, лучше взорваться...

В наушниках слышатся стоны Ананьева, слышно даже, как он скрипит зубами...

– Как, Петр Михалыч? Терпишь?
– вновь хриплю я, понимая, что мой вопрос бессмыслен, но нужно подать голос, подбодрить, хоть что-нибудь, да сказать: вдвоем всегда легче.
– Терпишь, Михалыч?!

– Невмоготу больше... сапоги... Сапоги горят!

– Лес по курсу видишь?

– В-вижу...

– Там уже наши, понял?.. А внизу немцы, понял?.. Дотянем мы, обязательно дотянем, понял?..

В ответ не донеслось ни слова. Рация молчала.

До опушки леса, где начинались наши позиции, оставалось совсем немного. Но мотор захлебывался и едва тянул. Стиснув зубы, я старался выжать из него всё, что можно.

Внезапно каким-то шестым чувством осознал, что ждать больше нельзя: катастрофа произойдет с секунды на секунду. Глянул сквозь клубы дыма вниз - до разделяющей окопы широкой ничейной полосы несколько сот метров.

Скомандовал:

– Приготовиться к прыжку!
– И стал отсчитывать вслух: - Раз... Два....Три... Четыре... Прыгай!