Музей этот был дома, для него Николай Алексеевич получил дополнительную площадь, которая, по его мнению, была мала, поэтому о ней он тоже никогда не говорил, требуя от городских властей ещё площади, ведь коллекция росла. Официальных часов посещений музей не имел, однако, каждый день приходили посетители, и в одиночку, и небольшими группами (большие группы из-за боязни за сохранность открытых экспонатов он не допускал). Музей помогал краеведам. И обязательно почётных гостей Тамбова приводили к Никифорову, в его музей.

Но главная деятельность этого музея происходила вне его стен. Интересные музейные экспонаты Николай Алексеевич приносил на предприятия, где выступал с увлекательными устными рассказами коллекционера. Очень часто они появлялись в иллюстрациях в прессе. И хоть книжные знаки, собранные Никифоровым, не выставлялись из-за тесноты в его музее, зато музей ходатайствовал о проведении выставок в библиотеках, картинной галерее, являясь инициатором и соучредителем этих мероприятий.

Оглядываясь назад, хочу отметить, что Никифоров возрождал именно традиции дореволюционного экслибриса. Может быть, тут свою роль сыграло то, что Никифоров, в отличие от Фортинского и Вилинбахова, возрождавших книжный знак вместе с ним, был мало знаком с экслибрисом первых послереволюционных лет. Тамбов всё-таки не Москва и не Ленинград, где ранее были общества и клубы экслибрисистов, а потому легче могла сохраниться информация о последних, уже послереволюционных, годах отечественного книжного знака. Если приглядеться к первым Никифоровским экслибрисам и сравнить их с экслибрисами, сделанными тогда для Фортинского, Вилинбахова и других сподвижников Николая Алексеевича, то замечаем, что, как правило, в них присутствует герб Тамбова. Эти композиции как бы продолжают традиции геральдического дореволюционного книжного знака.

А, поскольку пчёл нарисовать, а тем более награвировать, непросто и они не всегда удачно выглядели на книжных знаках, рассылаемых Никифоровым коллекционерам, то они, помниться, нередко спрашивали меня и брата, мол, а что это у него экслибрисы всегда с мухами. Затем талантливейший рисовальщик Георгий Николаевич Карлов сделал цикл экслибрисов с шаржевым изображением Никифорова, и разговор о мухах прекратился, поскольку его книжные знаки стали сюжетными.

Утверждая, что экслибрис полностью исчез в 30-е годы и возродился в 60-е, следует заметить, что были экслибрисы и в это время, но исключительно редко, настолько редко, что в общественном сознании их вроде бы и не было. Но книжный знак всё же был и тогда. Был даже экслибрис, сделанный художником Белкиным в блокадном Ленинграде, что явилось своего рода творческим протестом против ужасов войны.

Можно вспомнить и интересный книжный знак Юрия Борисовича Шмарова, которого тамбовчане считают своим человеком. Он хоть родился в Москве, но учился в тамбовской гимназии. Могу подтвердить, что он воспринимал Тамбов как родной город, до последних лет приезжал сюда и даже похоронен на Тамбовщине. В 1933 году, когда он работал в Москве, его арестовали как «врага народа», присудили 25 лет, но, по счастью, он вышел на свободу раньше, по окончании войны. И в 1946 году художник М. Кострикин нарисовал ему изящный книжный знак, где было изображение его фамильного московского дворянского дома, принадлежавшего когда-то его матери, а теперь в одной из квартир которого жил он. Юрий Борисович коллекционировал экслибрисы, и когда стал работать Московский клуб экслибрисистов, вошёл в его состав.

Книжный знак Шмарова, изготовленный в 1946 году, можно, в какой то степени, считать тамбовским. Но во время моего знакомства с Никифоровым, этот экслибрис ещё не попал в его коллекцию, хотя эти коллекционеры и были знакомы друг с другом. Полагаю, что Николай Алексеевич в первые послевоенные годы мог ещё и не знать о существовании экслибриса.

Мне посчастливилось познакомиться и переписываться с Юрием Борисовичем. Его адрес мне дал Никифоров. Они были хорошо знакомы, но отношения у них были почему-то весьма прохладные. Познакомился я с Шмаровым в конце 60-х годов. Бывая в столице, виделся с ним не только на заседаниях Московского клуба экслибрисистов, которые старался посещать весьма часто, но и бывал у него дома, том самом доме с колоннами в бывшем Гагаринском переулке, а в моё время Рылеева 15/7, где, когда-то, жила его мать.

Особенно запомнилась первая встреча с ним. Ко мне вышел высокий, с гордой осанкой, седой человек и, протянув руку, представился: «Юрий Борисович Шмаров, дворянин». Я даже растерялся. В те годы люди «из бывших» давно уже стали советскими служащими, трудящимися, пенсионерами. Они так и представлялись, хотя помнили, что их предки были дворянами. Удивительно, но, насколько я знаю, его не преследовали за это. Коллекционируя экслибрисы, я встречался со старинными геральдическими книжными знаками, а Юрий Борисович был знаток геральдики и мог проконсультировать. Он, например, помог мне установить, что именно книжным знаком Ланского обозначены некоторые книги, хранящиеся в Областной библиотеке имени А.С. Пушкина. А, поскольку вдова Пушкина вышла замуж за Ланского, и, возможно, она и её дети пользовались этой библиотекой, книги с этим экслибрисом приобретали особый интерес. Помню, как радовался этому уточнению заместитель директора библиотеки Александр Ильич Сапогов, поскольку его коллеги уже настроились изъять их из фондов, как абсолютно не пользующиеся спросом, ведь это были старые книги на испанском языке, французском и латыни. А Никифоров до этого ошибочно говорил мне, что это герб Араповых.

У Шмарова я смог заполучить книжный знак библиотеки известного нашего дореволюционного краеведа А.Н. Норцова. А Юрия Борисовича, в свою очередь, интересовали тамбовские издания, особенно каталоги картинной галереи, которые я ему, по возможности, доставал.

Живший в Москве наш земляк, сын известного художника, у которого я учился, Борис Алексеевич Лёвшин, в 1973 году изготовил в технике линогравюры экслибрис для Юрия Борисовича. На нём также изображён тот памятный московский дом Шмарова. У Юрия Борисовича было много интересных сторон его деятельности. Он собрал огромную коллекцию портретов дворян, библиотеку по русской геральдике, был одним из консультантов кинофильма «Война и мир». Словом, многое можно было обыграть в композиции экслибриса, но Лёвшин акцентирует внимание на его старом дворянском доме. Настолько впечатляла квартира коллекционера в старом «дворянском гнезде».

После смерти Николая Алексеевича Никифорова основная часть его коллекции перешла Сергею Николаевичу Денисову. И тут, поскольку новый владелец очень заинтересовался старым мичуринским художником Сергеем Георгиевичем Архиповым (1897–1991), выяснилось, что в собрании Никифорова, оказывается, был рисунок экслибриса работы этого живописца, относящийся к 20-м годам XX в., а, точнее, 1923 года. В композиции этого безымянного экслибриса «буржуйка» и человек, читающий около неё книгу. Но Николай Алексеевич, почему-то никогда не говорил мне о нём и даже не опубликовал небольшой заметки, в то время, как о менее любопытных экслибрисах писал неоднократно. А ведь изготовление тамбовским художником экслибриса в те годы хоть, вероятно, и в Москве, это важный факт, свидетельствующий о том, что и после революции экслибрис был, тем более интересно, что именно тамбовский.